Тем же почерком, но более торопливой рукой, ниже было приписано:
«Плакун действует, однако же все эти заговоры о деньгах и картах бессмысленны; я пока не отыскал ни одного, который бы имел силу, кроме того, который применил я сам единожды».
Александре хотелось поискать еще листки, понять, кто писал заговоры, но она опасалась, чтобы кто-нибудь заметил ее интерес к этим книгам. Липушка непременно проболтается Зосимовне, и та перепрячет книги. Может быть, когда-нибудь еще повезет попасть сюда? Она замкнула шкаф и с рассеянным видом прошлась по кабинету.
Возле дивана, являя своим потрепанным, побитым видом некий диссонанс с прочей обстановкой, стоял небольшой сундучок. Он был не заперт, и Александра подняла крышку. И тотчас поняла, что наткнулась на подлинное сокровище! Здесь лежали письма, которые когда-либо получал Протасов. Собственно, их было не столь уж много: видимо, эпистолярный жанр не принадлежал к числу им излюбленных. Все письма были разобраны по пачкам и аккуратнейшим образом перевязаны ленточками, как и карточные колоды. В некоторые пачки были засунуты надписанные небрежным мужским почерком бумажки: «Г-н Устинов», «Марья Ивановна», «Матушка», «Данила Хорошилов», «Полунины», «В.В. Львовский», «Отец Варфоломей», «Сторожевы» и все в этом же роде. Видимо, это были имена адресатов. Лежала тут также пачка бумаг, озаглавленная «Дела по имению». Понятно: Протасов предпочитал содержать свою переписку в строгом порядке, так что особых трудов Зосимовны тут не обнаружилось тоже. Ох, вовсе не уборку делать ходит она в кабинет… Зосимовна что-то ищет… и что случится после того, как она это найдет? Но найдет ли? И как бы исхитриться сделать это прежде нее? Задача почти неразрешимая, цель почти недостижимая… но Александра по опыту знала, что словечко «почти» может вырасти до размеров превысокой и неодолимой горы, а то и рассыплется горсткой праха, а потому старалась никогда не терять надежды.
Александра торопливо переворошила пачки писем. То, что она увидела, а вернее, то, чего не увидела, весьма ее озадачило. Ну что ж, еще одна загадка, которую нужно обдумать на досуге. А пока… А пока она украдкой покосилась на Липушку и Ского, которые все еще увлеченно разглядывали карты, причем Жорж напропалую любезничал и тихонько поглаживал Липушкины пальчики, кои та, совершенно растерянная и переконфуженная, все же не отдергивала.
Это было весьма на руку Александре. Ясно, что этим двоим не до нее!
Она спокойно взяла пачку писем с подписью «Данила Хорошилов» и сунула в карман платья. Юбка была широка, карман вместителен, пачка невелика, всего-то в три письма, а потому нигде не торчала и не выпирала.
Совершив эту небольшую кражу, Александра начала опускать крышку сундука – и тут ее словно бы толкнуло что-то.
Она повернула голову – и увидела, что дверь кабинета приоткрыта, а за ней стоит Зосимовна и пристально смотрит на Александру.
Девушка с грохотом уронила крышку.
Видела Зосимовна, что она взяла письма? Или только что подошла и ничего не успела заметить? Лицо ее было мрачным, но спокойным.
Может, обойдется?..
Зосимовна отворила дверь шире и вошла в кабинет. Взгляд ее упал на Липушку и Ского, которые замерли, держа в руках разнообразные карточные колоды, – и глаза домоправительницы полыхнули такой лютостью, что в кабинете словно бы огнем пахнуло!
Однако Зосимовна тотчас овладела собой и сказала с ласковой укоризной:
– Ах вот вы где! А обед-то весь простыл! Извольте ключ возвратить, Липушка, я запру кабинет. И извольте идти в столовую, господа!
«Господа» вылетели из кабинета, словно три котенка, за которыми гналась с метлой сердитая кухарка. Зосимовна явилась не позднее чем несколько минут спустя, однако Александра была убеждена, что она не только заперла окна и сам кабинет, но и успела навести ревизию вещей и книг.
Лицо ее было спокойным, и если она и ворчала, то лишь на кухарку, которая так и продержала обеденную лапшу на столе, не удосужилась убрать в теплую печь, так что господам придется теперь ждать, пока кушанье согреется.
Заметила ли она пропажу писем? Наверное, нет. Иначе устроила бы скандал. Кому-кому, а уж Александре она не спустила бы такой вольности и бесцеремонности! Ну а коли помалкивает, значит, и бояться нечего.
