Бородач, смахнув пот со лба, взялся за клещи и вытащил из огня головешку. У Виктора перехватило дыхание. Он не чувствовал соленого привкуса крови, сочившейся из прокушенной губы. В нем все трепетало в предчувствии адской боли. Гофмайер бросил на него испытующий взгляд и кивнул палачу.
Тот, описав огненный полукруг над головой Виктора, опустил горящую головешку на лицо Николая. Его душераздирающий крик, удушающий смрад горящих волос и человеческой плоти мутили сознание Виктора. Он пытался отвернуть голову к стене, но костлявая, потная лапища Зверева намертво припечатала ее к лавке…
Виктор уже не мог вспомнить, как оказался в камере. Перед его глазами продолжало корчиться и содрогаться истерзанное тело Николая, а под ним, будто черви, извивались выпавшие из вспоротого живота внутренности…
Глава вторая
Верьте мне, люди!
Скрежет засова заставил Виктора вздрогнуть. Дверь в камеру открылась, и на пороге появился Зверев. Осклабившись гнилозубой ухмылкой, садист-каратель оставил на пороге миску баланды и исчез в полумраке коридора. Дверь визгливо скрипнула ржавыми петлями, и вновь особенная, убийственная тюремная тишина придавила Виктора. Запах баланды отозвался болезненными спазмами в желудке, но он не притронулся к ней и остановившимся взглядом продолжал смотреть на щербатую стену. Время для него будто остановилось.
Лязг засова вывел Бутырина из забытья. В темном проеме возник Зверев и потребовал следовать за ним. Держась за стену, Виктор поднялся и, припадая на правую, поврежденную при десантировании ногу, поплелся в конец коридора. На этот раз они миновали камеру пыток, поднялись на этаж и вошли в кабинет. В нем помимо Гофмайера находился еще Штейнблюм. Перед ними на столе в чашках ароматно дымился настоящий кофе. В тарелке лежали сложенные стопкой румяные хлебные тосты, в вазочке жирно лоснился кусок масла, а на блюде, накрытом накрахмаленной салфеткой, угадывались фрукты. Довершала картину этого гастрономического парада бутылка коньяка.
Встретив Виктора иезуитской улыбкой, Гофмайер широким жестом пригласил к столу. Этот неожиданный поворот в поведении и действиях гитлеровцев поставил Виктора в тупик. Гофмайер хмыкнул и кивнул головой Звереву. Тот ухватил пленника за плечи, подтолкнул к столу, силой усадил на стул и, пятясь, покинул кабинет.
Возникла долгая пауза. Гофмайер не спешил начинать разговор и, откинувшись на спинку кресла, буравил Виктора изучающим взглядом. Тот пришел в себя и терялся в догадках о том, какой еще подвох приготовили ему гитлеровцы.
Первым нарушил затянувшееся молчание Штейнблюм. Он налил кофе в третью чашку и предложил выпить. Виктор не шелохнулся и ненавидящим взглядом обжег Гофмайера. На лице гитлеровца не дрогнул ни один мускул. Он по-прежнему оставался невозмутим и сделал жест Штейнблюму. В руках того, как у фокусника, появилась листовка. Виктор посмотрел на нее и напрягся.
В глаза бросился жирный заголовок: «Красноармеец обвиняет палача Сталина!», и буквы заплясали перед ним: «Русские патриоты обвиняют врагов советского народа Сталина и Жданова! Присоединяйтесь к нам! Не дайте погибнуть нашему Петербургу! …Смерть тысяч его безвинных жителей на совести кровавых палачей Сталина и Жданова!..»
Он уже не мог дальше читать, пальцы сжались в кулаки, а кожа на костяшках побелела от напряжения. Ему стало все ясно. Гофмайер, этот утонченный, с холеной физиономией садист, не оставлял ему выхода. В листовке не хватало только одного — фотографии красноармейца. Его, Виктора Бутырина, фотографии! В подтверждение этой убийственной догадки Штейнблюм достал из ящика стола фотоаппарат. Гофмайер изобразил на лице улыбку и сделал снимок.
Листовка с фотографией — это был беспроигрышный ход гитлеровцев. Тем самым они загоняли его в угол и заживо, с позором хоронили в глазах друзей и боевых товарищей. От безысходности Виктор готов был наброситься на Гофмайера и покончить все разом, но в последний момент холодная логика разведчика подсказала ему другое: «Умереть легко. А что потом? Потом они своими паршивыми бумажками втопчут твое имя в такую грязь, что век не отмыться! Не сдавайся! Борись!»
