— Как выглядел мужчина? У вас, говорят, глаз наметан.
— На то, как человек расписывается, наметан. Я ведь больше руку вижу… Так вот по тому, как человек пишет, можно определить, жаден он или добр, мстителен или милосерден, жесток или сентиментален. Кстати, сентиментальные люди, как правило, бывают жестокими.
— А как писал, то есть расписывался, Минаев?
— Неуверенно, с трудом, вроде не свою подпись ставил, но аккуратно писал. Видимо, человек порядочный, незлобный.
— Однако ударил по лицу другого.
— Видимо, допек его… Больше ни о чем сказать не могу.
— Вы давно живете в этом городе?
— Родился здесь, мне уже семьдесят пять лет.
— Вы знавали такого… Заров Георгий Николаевич?
— А кто его не знал? — вопросом же ответил Труфанов. — Знаменитая личность, большую сумму денег внес в Фонд обороны, за ним потом многие в нашем городе потянулись. Но Заров оказался первым, поэтому благодарность от Горсовета получил. Знавал, знавал я Зарова, а что?
— Да так… Адрес Минаева, Матвей Петрович, дайте мне. И пора уезжать, товарищи. Нужна машина на полчаса, взять вещи там, где я остановился.
Ксения Акимовна, несмотря на протесты Туриева, сунула в его руки сверток с теплыми пирожками:
— В дороге поешь. Все-таки домашние, не на маргарине пожарены, а на топленом масле. Обязательно напиши мне письмо. В сентябре, если жива буду, пойду в отпуск и приеду к вам, поклонюсь могиле Витеньки. — Ксения Акимовна вытянулась на цыпочках, поцеловала Бориса в щеку. — Господи, как ты похож на него!
В шесть вечера Борис приехал в Т.
Линейная улица, которую указал кассир, упиралась в проходную огромного пищевого комбината, построенного в первую пятилетку. До войны не было ему равных в Европе.
Вот дом 7. Борис стучит в калитку. К ней долго не подходят. Наконец дощатый квадрат со скрипом открывается, на порог выходит старушка, подслеповато смотрит на Бориса: заходящее солнце бьет в лицо. Она сложила сухонькие ладони у груди и спросила:
— Вам кого?
— Минаев Владимир Михайлович здесь живет? — спросил Борис и почувствовал, как напряглось его тело.
Через несколько минут он скажет этой старухе о смерти ее сына или зятя, племянника или внука… Он скажет, что Владимира Михайловича Минаева убили в горах. Скажет, что он, следователь, обязательно найдет убийцу и тот понесет справедливое наказание. Сколько раз ему приходилось говорить такое… И никогда не привыкнуть к тому, как подстреленной птицей падает наземь мать, как начинает причитать жена или сестра, как темнеют лица детей, лишившихся кормильца. Сейчас он скажет, сейчас…
— Здесь, здесь, — спокойно ответила старуха, — только спит сыночек. Намаялся на рыбалке.
— Спи-ит?
Видимо, в вопросе Бориса старушке послышалось нечто странное. Она подозрительно посмотрела на Туриева и спросила:
— А для чего он тебе понадобился? В отпуске Володя, вот и ходит на рыбалку. Спит сейчас, приходи завтра. Только пораньше, а то он снова на рыбалку собирается.
— Не могу, мать, на завтра наше свидание откладывать. Из милиции я. Вот мой документ.
— Так бы и сказал сразу, — старушка поджала губы. — Сколько раз говорила я Вове: не связывайся с Эдиком, это до добра тебя не доведет. Есть в нашем поселке такой пьяница. Эдик Турапов. Спасу от него нету. Ну, заходи, разбужу сына, так и быть. Посиди здесь, под грушей, хочешь — полакомься. Хорошая груша, во рту тает. Во всем Т. такой нету. Еще мой дед посадил. Я сейчас, — старушка проворно поднялась по скрипучей лестнице и скрылась в доме.
Борис сел на скамью.
К нему подошла добродушная мохнатая собака, обнюхала ноги, лениво вильнула хвостом и с тихим стоном легла у ног, высунув розовый язык.
Туриеву вспомнились слова кинолога Саши Медведева:
— Собака своим характером, как правило, похожа на хозяев. У хороших, добрых людей никогда не бывает лютых псов.
Что-то долго встает с постели Владимир Михайлович. А-а-а, вот и он.
Грузноватый для своего возраста, с непомерно большой головой, ноги, как у кавалериста, — бубликом, потная со сна ладонь.
— По какому делу? — сиплым голосом спросил, присел рядом, разминая пальцами сигарету.
— Вы кто по профессии? — внезапно спросил Туриев.
