Вы не поверите, но я их понимаю. Ни семьи, ни детей, ни ответственности — только иллюзия, что они одни в мире! Если хотите, я провожу вас до отеля, где вы продолжите свою расшифровку. Давайте пойдем через верфь, чтобы сократить путь. Кстати, именно здесь строились все «Ураны», а последний сразу же был признан самой шикарной яхтой на сегодняшний день. Посмотрите на ее белые лакированные надстройки, возвышающиеся над низкими портовыми строениями. Подумать только, что все Найи соглашались жить вместе на ее борту — и не только жить, но и писать! Наверное, для этой семейки писать было то же самое, что для других говорить или без конца смотреть на солнце, рискуя ослепнуть.
— Вы правы, — соглашается Литературовед. — Вынужденные все время писать, они ослепли и перестали видеть, что творится вокруг, для них был важен только их собственный мирок. И именно в нем, в этом подземном царстве, они в конце концов пересеклись. Таково мое впечатление, вынесенное из той малой толики, что я успел прочитать.
— Мне кажется, что писательство в этой семье заменило фатальный и религиозный закон.
— Вот именно! Они подчинялись только законам писательства. Этим даже можно объяснить то влечение, которое они испытывали друг к другу, соглашаясь жить вдали от мира на этой штуковине, украшающей теперь сухой док.
— «Уран» — необычная яхта!» — сказал я своему другу Следователю, когда в тот ужасный день мы впервые поднялись на ее борт. Вы не представляете, какое гнетущее впечатление оказывает пустая яхта, где единственным признаком жизни становятся незаконченные рукописи. Но прежде чем вы снова приступите к чтению, давайте присядем на несколько минут на эту скамейку на берегу моря и вы мне расскажете, чем закончилась встреча Юлия и Карла.
— Между двумя братьями все время стояло их детство. Хотя Юлий был старше, это Карл был «сформировавшейся личностью», тем, кому удалось завладеть «правом старшего» прямо с момента появления на свет и узурпировать это «право» с непонятно откуда взявшейся детской самоуверенностью. «Я вышел из живота нашей матери уже вооруженным, тогда как Юлий, ее старший сын, появился на свет абсолютно безоружным, доверчивым», — сказал Карл Най после того, как мы распрощались с Юлием. Над садами Генералифе медленно поднималась заря, вдали виднелась бледно-розовая Сьерра-Невада. «Юлий сразу стал жертвой своего будущего. Он был бесконечно одареннее и даже намного гениальнее меня…» Естественно, он произнес «гениальный» с легкой иронией, вполне оправданной на рассвете, после бессонной ночи, проведенной в бедном квартале Гранады с нелюбимым братом и молодым, умным, сведущим литературоведом. «Юлий, — пояснил Карл, — родился уже гениальным, я же им стал! Десятилетие за десятилетием я с упорством продвигался по единственному пути, слушая того, кто диктовал мне текст». Позднее, — говорит Литературовед, — я скажу вам, кого он имел в виду. И вы увидите, что это имеет огромнейшее значение. «Да, — продолжил Карл Най, — я упорно продвигался вперед, тогда как Юлий делал это играючи, будучи слишком уверенным в своей «гениальности». «Создавать — это прежде всего удивлять самого себя, — всегда говорил мой брат. — Каждая книга, которую пишешь — это окончательное «прощай» всем предыдущим», — вот что утверждал мой старший брат, превратившийся в младшего», — заключил он, когда мы направлялись в отель «Вашингтон Ирвинг».
— Эти слова Юлия напомнили мне ситуацию с Флобером, когда он, устав от всех скандалов по поводу «Госпожи Бовари», в ярости назвал свою следующую книгу «Саламбо». В некотором роде это было «Прощай, Бовари» — иронично и горько.
— Устроить столько неприятностей писателю из-за нескольких шнурков в корсете, свистящих, как змея! На самом деле прокурор и все, кто хотел уничтожить Флобера, почувствовали в его заявлении «Бовари — это я» замаскированную гомосексуальность. Об этом говорится в диссертации одного из моих коллег, которого я встретил во время коллоквиума на тему «Великие самоубийцы в литературе», где Эмма Бовари и Анна Каренина делили первое место.
— Так что же было в
