... Колокол звенел слабее и слабее. Закат мерк, как бы истратив всю энергию на то, чтобы вызвать к жизни эти искры.
Я ушел от Ивана Ивановича с нелепой покупкой или, вернее, подарком, Деньги Иван Иванович наотрез отказался взять,
Дома я не забросил предмет в чулан, а положил на стол и даже наклеил этикетку с порядковым номером "рукопись No 700" все из-за той же любви к старику, которая смешивалась с некоторой робостью, вызываемой его кровным родством с давно ушедшим из памяти человеческой.
Я знал, что Иван Иванович не забудет о "рукописи", и ожидал его визита, но не так скоро.
А явился он на следующее утро, хотя был человеком предельно тактичным. И кому лучше было знать, что уже двадцать лет я твердо установил для себя: утренние часы, без единого исключения - от шести до часу пополудни, посвящать своим манускриптам, им одним.
- Простите... простите, - бормотал он, после длинного нетерпеливо-резкого звонка появляясь в моем тесном кабинете. - Я сознаю... Однако же, решился... Должен...
Он смотрел мимо меня, косо, на стеллажи, опасаясь, видимо, что если наши взгляды встретятся, решимость его не выдержит.
- Должен! - повторил он. - Мало того, что отвлекаю от занятий, принужден еще и увезти вас... В Институт кристаллографии к академику Рысакову. Пожалуйста, пожалуйста, не спорьте! Нет, это ничего, что предмет деревянного, а не кристаллического существа. Я консультировался. Такси у подъезда. И счетчик включен.
Странно, но именно упоминание о счетчике решило вопрос. Есть какая-то сила в стучащем - хотя я и не слышал его - торопящем, зовущем в путь счетчике, как в торопящем тиканье часов, в лихорадочном биении сердца.
К тому же я знал, что Иван Иванович не позволит мне заплатить за такси, а средства его крайне ограниченны.
Я накинул плащ, бросив тоскливый взгляд на валяющуюся среди бумаг лупу.
В лифте я ворчливо справился у Лухова:
- Тоже из клоба реликтов ваш Рысаков?
"Клоб реликтов", - именно с этим отмирающим "клоб" вместо "клуб", выражение Лухова. Им он объединяет многочисленных знакомых, людей самых различных специальностей - археологов, музыкантов, математиков, филологов, физиков, даже цветоводов, проявляющих глубокий интерес к старине.
- Да, да... Реликт. Но совсем молодой человек. Талантливейший. Превосходных душевных качеств, вы сами убедитесь, - многословно отозвался Иван Иванович, принимая вопрос за формулу примирения.
Рысаков встретил нас чрезвычайно приветливо, а с Луховым даже облобызался.
В тонком и подвижном лице Олега Модестовича Рысакова поражали темные блестящие глаза. И не своим особенным блеском, а тем, что с самого нашего прихода они как бы вобрали в себя предмет, бережно прижимаемый к сердцу Иваном Ивановичем.
Академик был молчалив.
Взяв предмет движением точным и экономным, он повернулся к окну и долго разглядывал его. Уже направляясь к двери, сказал:
- Хм... Поглядим...
Миновав пустой коридор, мы очутились в длинной комнате с потолком, полом и простенками из неяркого голубоватого пластика. В конце комнаты виднелась полукруглая скамья со спинкой, и перед ней наклонная доска пульта со множеством кнопок, лампочек и рычажков. В стене позади скамьи сверкали круглые отверстия, что делало помещение похожим на кинозал.
Стена напротив двери была стеклянная - от пола до потолка - и выходила в старый парк. Посреди комнаты виднелись тоже голубоватые и потому не сразу различимые тонкие удлиненные конструкции: они представились скульптурами абстракционистов, а потом как бы ожили и стали походить на акробатов с протянутыми руками, замерших под куполом цирка.
Рысаков подошел к "акробатам", оказавшимся просто штативами из серебристого металла. Рукопись No 700, закрепленная зажимами, повисла в воздухе.
Академик положил руки на пульт. - Пальцы его заскользили по кнопкам и рычажкам. Теперь он напоминал пианиста.
Было очень тихо.
Сдвинулись шторы на стеклянной стене, и помещение погрузилось в чернильную темноту. На приборной доске звездами загорелись цветные сигнальные лампочки. Невидимый источник белого света разредил темноту. Стало видно, как из стены позади нас плавно и хищно выдвигаются тубусы со стеклянными линзами. Напротив приборной доски раздвинулся светлый занавес, открывая экран.
