— Почему так неясно видно? — спросив Буров. — Можно ли сделать отчетливее?
— Можно, — сказал старик.
Изображение новой звезды на экране как бы сжималось, контуры его становились резче, золотистый оттенок сменился желтовато-коричневым; в синем окне экрана четко определилось угловатое изображение небесного тела.
— Бесформенная глыба, — негромко сказал старик, — должно быть, кусок железа… Из каких глубин вселенной занесло его к нам?
Люди долго молча разглядывали нового спутника. Тишина была нарушена Буровым.
— Вот так спутничек, — он негромко смущенно кашлянул. — Наградили нас таким уродом…
На следующий день утром Николая Георгиевича не оказалось в его комнатах — значит, всю ночь ученый опять не спал, находясь около своих приборов. Это уже было слишком, и Алексей отправился в главный зал для решительного разговора.
Старик сидел там хмурый, злой от усталости, и, казалось, подступиться сейчас к нему нет никакой возможности. Он коротко сообщил результаты своих последних наблюдений: да, его предложения подтвердились — спутник представляет собой кусок металла.
— Забавно, — с добродушными нотками в голосе сказал Алексей.
— Что забавно? — удивился старик, уставившись на собеседника.
— Забавно, — невозмутимо повторил Алексей, — обрести нового спутника — большая удача для нашей старушки-Земли…
Старик посмотрел на него с любопытством, сразу как бы отдаляясь от своих мыслей о необычайном явлении. Этот крепкий спокойный человек нравился ему своей невозмутимостью и способностью не поражаться и не удивляться, по крайней мере, внешне. Эту способность трезво и спокойно относиться к самым невероятным событиям Николай Георгиевич очень ценил в людях. Пожалуй, и ему надо, хотя бы на время, взглянуть как бы со стороны на то, что происходит.
В конце концов, охваченный возбуждением, он мог упустить что-то в расчетах.
— Все это очень интересно, — продолжал Алексей, — и как-нибудь на свободе мы еще с вами об этом потолкуем. А сейчас…
И он без всяких предисловий объявил Николаю Георгиевичу, что ему придется бросить свои наблюдения (на белом свете достаточно астрономов, чтобы докопаться до истины) и взяться, наконец, за лечение.
— Бросить сейчас работу? — переспросил ученый.
— Довольно упрямиться, дорогой, — перебил его Алексей с веселой усмешкой во взгляде, — из этого все равно ничего не выйдет.
— То есть, как?
Старик, подняв седые брови, в изумлении уставился на собеседника.
— Вам придется уехать, — все еще улыбаясь, сказал Алексей.
— Вы это серьезно?
— Конечно.
— А если я… не поеду?
— Вы поедете.
— Почему?
Алексей встал:
— Вы поедете, дорогой. И давайте не будем ссориться.
— Вы мне нравитесь…
Ученый завозился в кресле, оперся худыми руками со вздувшимися синеватыми венами о край стола и встал.
— Идемте прогуляемся, голубчик, — сказал он. — Вы возвращаете меня в жизнь своей бесцеремонностью. Так и хочется занять у вас немного здоровья и силы… Идемте, идемте Алексей Иванович.
Инженер подошел к двери, прихлопнул ее и, повернув ключ, сунул его в карман брюк.
— Давайте говорить серьезно, — сказал он. — Неужели вы не понимаете, на что идете, не желая лечиться?
— Мне поздно лечиться, — спокойно сказал Николай Георгиевич, — болезнь перешла в неизлечимую стадию. Вы сами должны понять, что при этих обстоятельствах бросить работу, не доведя до конца своего открытия, — это предательство перед наукой.
Алексей почти выкрикнул:
— Надо послать все к чорту, перевернуть кверху дном институты, покончить с этой болезнью, а не сдаваться на ее милость.
— Поздно, Алексей Иванович. — Старик холодными пальцами сжал его руку: — Я прошу вас не говорить Оленьке о моем положении. Она ничего еще не знает. И знать ей не надо. Для нее это будет слишком тяжело… А вы… молодчина.
Ученый попытался улыбнуться, губы его дрогнули, но из улыбки так ничего и не вышло — глаза остались строгими.
— Я живу только одним — наукой. Жить иначе, думать о себе в моем положении невозможно, ни один человек этого не вынесет. Дайте мне, пожалуйста, ключ.
Алексей молчал. Он столкнулся с тем же упорством, какое владело им в его стремлении лететь в ракете. И, может быть, впервые он ясно ощутил свое бессилие перед подобным упорством в другом человеке. Сможет ли он побороть его волю?
