— Не знаю. Если захочет — повернет.
Гусев ладонью вытер сухие, запыленные губы. Рев винта становился все слабее и слабее.
— Бандит, — сказал он, отплевываясь от пыли, — атаман разбойничий! Мучаюсь с ним пять лет. Сколько он мне клялся, что станет другим человеком, и вот, извольте видеть, опять забавляется.
— Это я виновата, — сказала Ольга.
Алексей резко повернулся к ней.
— Выходит, мне нельзя показаться с девушкой? Так что ли?
— Не знаю, — засмеялась Ольга. — На кого мы похожи — это ужас.
— Вот прогоню-ка я его обратно на грузовую линию, пусть возит мандарины…
Когда они в сумерках подъезжали к полигону и впереди заискрились огни домов, Ольга сказала:
— Но вы все-таки должны мне обещать, что не прогоните Дмитрия Васильевича. Я не хочу, чтобы из-за меня вы ссорились с другом.
— Можете успокоиться — не прогоню. Оставлю его, потому что, к несчастью, мне нужен человек, который во время полета соображает с быстротой звука и даже еще быстрее. Ракета — это не самолет, понятно?
— Но я прошу и не ссориться с ним, — заметила она,
— Вот уж этого не обещаю…
Алексей отправился к другу тотчас, как только распростился с Ольгой у порога ее дома. Пилот лежал на кровати, закинув руки под голову, и даже не подумал подняться.
Без всякого предисловия инженер сказал:
— Ты сейчас же пойдешь к начальнику полигона и доложишь о случившемся.
Пилот резко приподнялся на кровати.
— К Смирнову?
— Да, к тому самому, которого ты ни в грош не ставишь.
Буров вскочил, схватил ремень и яростно перехлестнул им талию.
— Хорошо, я пойду к Смирнову, я отсижу под арестом сколько положено. Но, по крайней мере, я проучил тебя…
Он принялся натягивать сапог и продолжал шуметь:
— Так было всегда: находится какая-нибудь девчонка — и конец дружбе… Так было всегда, а я-то, дурак, думал…
— Не желаю знать, что ты думал. Благодари, что я не отстраняю тебя от работы с ракетами.
— Да что тебе ракеты! — Буров ударил каблуком сапога об пол, загоняя ногу внутрь сапога. — Две недели я, как ишак, топаю по пустыне, ищу твою ракету, переживаю за друга, даю отпор маловерам… Только и живу тем днем, когда сяду за штурвал ракеты… А он, этот самый «друг» наплевал на все… Нет, ты уже не человек! Ты не человек — ты жених, вот кто ты такой есть!
Буров, надев оба сапога, гремя каблуками, рванулся было к двери, но инженер остановил его:
— В таком виде являться к начальству неприлично — надо застегнуть гимнастерку и причесаться.
Буров хотел что-то сказать, но прямо-таки захлебнулся от ярости. Все же он отправился к зеркалу.
— Недельки через две, после того как ты остынешь, мы свидимся, — заметил Гусев, и в тоне его даже появились обычные добродушные нотки. — Я хочу сказать тебе две вещи, чтобы ты на свободе мог обдумать. Первая вещь: мне необходимо знать, что случилось с ракетой; без этого нечего и думать продолжать опыты. Хотя я и догадываюсь… — он помедлил, подбирая нужные слова, — догадываюсь в чем дело. Но все-таки надо уточнить до конца. Вторая вещь: таким, какой ты есть, за штурвал ракеты не сядешь. Крепко запомни.
И Гусев вышел из комнаты и направился в душевую смывать с себя лесс.
* * *
Буров получил строгое взыскание: ему запретили летать две недели и отлучаться с полигона.
Днем он работал на подготовке чужих самолетов к полетам, а вечера проводил дома, избегая встречаться с Гусевым и Ольгой.
Однажды он засиделся в темной комнате у окна позднее обычного. Ему до последней степени опротивело добровольное отшельничество, и весь вечер он боролся с самим собой: ему хотелось отправиться к Алексею и, хлопнув его по плечу, сказать, что он признает свою вину.
Луна была где-то над крышей дома, почти в зените, и все здания поселка заливал неправдоподобно яркий голубоватый свет. На черной земле холодным огнем горели под лунными лучами крохотные кусочки слюды, рассеянные в пустыне повсюду. От этих блесток земля казалась чернее и мрачнее, и это навевало тоскливое чувство, усиленное одиночеством.
Служебные и жилые здания полигона стояли на открытом месте. Деревья в этой пустыне никогда не росли, а те, что успели насадить люди вдоль дорожек и стен зданий — тощие топольки, совсем не давали тени и оставляли открытой для обозрения панораму спящего поселка. Неожиданно Буров увидел, что одно из окон в отдаленном здании радиостанции слабо светится.
