Франс ван Миерис — скучная улица, довольно типичная для этого района. Тихие, громоздкие здания со множеством бархатных портьер и слишком большим количеством чересчур часто полируемой мебели, — и это всего в двух минутах ходьбы от почти неаполитанского шума улицы Альберта Кейна. Вполне подходящая для нотариуса улица, почти полностью отданная во владение дантистам, агентам незаметных предпринимателей, филателистам. Для сутенеров, подпольных акушеров или модных фотографов она была недостаточно фешенебельной.
Ван дер Вальк наслаждался мрачным достоинством улицы, словно подвыпившей и натянувшей на себя парик. Пыльные деревья, две или три скучающие собаки и бизнесмен, в нервной спешке отводивший свой запыленный «мерседес» от тротуара с таким виноватым видом, будто он воровато крался из сдаваемых на час номеров. Но минхер ван Харт оказался моложавым лысоватым мужчиной, не подвыпившим и без парика.
— Он не был, конечно, деловым человеком. А маленькая Люсьена… прелестное дитя; немного трудное, правда, и, как вы упомянули, без матери.
— Значит, вас не удивило мое посещение?
— Никогда ничему не удивляюсь, минхер э-э… Но я надеюсь, что ваш интерес не содержит в себе ничего угрожающего?
— Интерес связан совсем с другим делом. Мне пришло в голову, что могут возникнуть обстоятельства, при которых эта девушка причинит нам беспокойство.
Тусклые, зеленовато-серые глаза рассматривали его с профессиональным интересом.
— Но подобные обстоятельства не возникли?
— Никоим образом.
— Ну что ж, думаю, что могу быть с вами откровенен. — Нотариус слегка вздохнул. — У меня мало возможностей приказывать, даже просто советовать своенравной двадцатилетней девушке, которая была гордостью своего отца, но которую, боюсь, очень избаловали. Я уговаривал ее предпринять шаги, чтобы самой начать зарабатывать на жизнь. Движимости хватит на то, чтобы обеспечить ее на некоторое время, даже на то, чтобы она смогла подготовить себя к какой-нибудь полезной работе, но на долгое время этого не хватит. Его жизнь не была застрахована. Вот и все, что тут можно сказать. Я дал ей какие мог советы, собственно те, которые были бы приемлемы для нее, — таковых немного. А в дальнейшем ее будущее в ее руках.
Ну, так он и думал. И что пользы от того, что он узнал?
Прошло более года, был уже не май, а октябрь; скверное лето неожиданно сменилось чудесной осенью. Все высовывались из окон, чтобы насладиться восхитительным сочетанием теплых лучей солнца и прохладного чистого воздуха. Ван дер Вальк переправился на пароме через Эй; он только что побывал в аду, в Северной зоне Амстердама; грязная работа среди вонючих задних дворов фабричных зданий. И теперь не мог вдоволь насладиться солнцем, сверкавшим на медлительных водах внутренних гаваней; остановился у Центрального вокзала, испытывая детское желание прокатиться обратно на пароме: на воде было так изумительно.
И как ребенок, остановился, чтобы посмотреть на пароход, отправляющийся в деревню Маркен, поглазеть на толпу взъерошенных туристов в темных очках, проталкивающихся в речной трамвай. Когда он увидел Люсьену, сидящую в одиночестве на террасе рядом с пристанью, за пустой кофейной чашкой, не столько любопытство подтолкнуло его к ней. Это был хороший предлог, чтобы остаться посидеть на солнышке.
Она прекрасно выглядела. В обрамлении этого серого с золотом дня, со своими белокурыми волосами и серым платьем, она как будто сошла с полотен Сислея. Она не узнала его, но и она тоже изменилась. «К лучшему, — подумал он, — кажется тоньше, стройнее, красивые глаза стали больше«. Прическа была другой; ни украшений, ни косметики, и так гораздо лучше, — с его точки зрения. Люсьена тоже любовалась солнцем над танцующими водами, но в глазах ее не было блеска, и вид у нее был мрачный. Все же она приняла от него сигарету, и что-то теплое появилось в изгибе ее широкого рта.
— Первая за неделю. Хорошо!
— Бросили курить?
— Нет, экономила. Покупаю одну пачку на уик-энды. Я ведь теперь бедная, знаете ли.
— И вас это очень беспокоит?
— Конечно. И дело даже не в бедности, к ней привыкаешь. Но отсутствие денег делает человека рабом, — это меня беспокоит. Вся моя жизнь состоит из сплошного притворства, потому что мне хватает только на прожитие. О вещах я не думаю, но я мечтаю иметь пять тысяч в год и быть свободной. — Она оперлась подбородком о крепкую руку и серьезно взглянула на него. — Можете вы это понять, или вы такой же, как все эти крестьяне, которые могут обладать миллионами и все-таки оставаться рабами?
