Задание на дом, или Реферат о Фёдоре Коне - страница 10

— Брани, брани старика. Так мне, так.

— Ой, да что это я? Прости Христа ради. Я ж тебя проведать.

— Только то?

— На службе стояла, мамку сегодня поминаем.

— Царствие небесное.

— Блинков тебе принесла. Поснедай пока.

— Спаси Господи тебя, Анна.

— Ой, дедушка, никто меня так не называет, только ты.

— Анна тебе больше подходит. Анна — имя доброе, так бабушку Спасителя нашего звали, маму Богородицы.

— Да какая же я Анна! Чудно. Вот вырасту, стану Анной. А пока мне и Нюшей хорошо.

— Ну и хорошо, что хорошо. Как бабушка?

— Болеет. С печи не слезает.

— Да, старость. Хвори тут как тут. У меня давеча тоже спина.

— Опять спина?

— Да что ей станется? Болит. Ох, грехи мои тяжкие. Испытания нам для смирения даются. Болезни не каждому Бог посылает. Болезнь — награда!

— Да что ты, дедушка Терентий! Как болезнь сможет быть наградой?

— А так, человек в скорбях да страданиях ближе к Богу, отвлекается от суеты своей мирской, от поспешения. Мала ты еще, Нюша Анна, не поймешь. Только мне хворать сейчас ни к чему. Колокольню поднять надобно. А там — как Бог даст, и помереть не страшно.

— Что это вы? Бабка на печи на тот свет собирается, ты об этом.

— Человек, Нюша, каждый день должен жить как последний, и бояться этого не надо.

— Как это?

— А так. Радость тогда в сердце. Радость.

— Как это, радость?

— А так. Проснулся утром — солнце ли, снег ли, дождик сыплет — а ты радуйся! Господь тебе еще один день подарил. Целый день! Сколько добрых дел можно сделать, добрых слов сказать! Утешить, ободрить, накормить, рубахой поделиться.

— Я и не думала, дедушко!

— Мала еще, как птица вешняя поешь, в лазури небесной купаешься. Это нам, старикам, такие мысли приходят, слава Богу. Знаешь, Нюша, я последнее время все молодость вспоминаю, совсем недавно, кажись, как Егорша, В рубахе хороводы водил на Ивана Купалу[40]. Вспоминаю жену свою ненаглядную. Она венок, помню, пустила по Болдинке, а я в кустах притаился, да венок ее перехватил лозиной длинной. Он к берегу и прибился.

— Красота какая!

— Да и ты, красота, скоро венок поймаешь.

— Да куда уж мне. Ты, дедушко, поменьше слов молви, таракана не пугай. Я тебе травки заварю, будешь у меня молодец.

— Пособи уж, врачевательница моя, целительница! Известь привезли давеча, некогда лежать вовсе. Колокольня не ждет. Мои — то градодельцы без меня, как кутята несмышлёные. Нешто доверить не могу. Нет у меня сына, передал бы ему мастерство свое. Был бы помощником добрым.

— Дедушко, печка — то у тебя нетопленая?

— Авдейка давеча уехал, вот и не топлена. Дак, лето на улице, чай, не примерзну.

— Лето! А поесть? Снедал[41] сегодня?

— Не, и не могу. Кусок не лезет в горло.

— А я тебе рыбки сейчас, яишенку в печке припеку. Откуда силам то, если пусто в животе?

Нюша живо засновала по избе, затопила печку, положила щепы да сухих веток, чтобы скорее прогорели, нашла в решете на печке пяток желтеньких яиц, кусочек соленого сала.

Терентий, покряхтывая, как ветхий старец, спустил ноги с лавки, сел.

— Куда? Лежи пока! Собрался!

— Буду глядеть — за тобой глаз да глаз. Кто давеча мне лягушку в горшке вместо карася сварил и сказал, что уха наваристая?

— Заметил! — Нюшка взяла кочергу, разровняла угольки в печке, поставила сковородку. Через минуту на ней вкусно заскворчало сало. Разбила яйца, щедро посолила из берестяного туеска на припечке.

— Вкусно пахнет как!

— Ты ж говорил, кусок не лезет.

— Так не было куска, вот и не лез.

— Это правда, дедушко. Садись, ешь. — Нюша понесла сковороду на чепеле[42] к столу.

— Стой! Нельзя!

— Что такое? — удивленно остановилась. На столешнице была нарисована колокольня, та, которую начал возводить Терентий.

— Ну и догадался! А где трапезничать будешь теперь?

— На вот, лавица пока, я все одно один, — подвинул небольшую широкую лавицу, накрыл ее рушником, положил две скибицы[43] хлеба. Нюша поставила посеред сковородку со скворчащей яишней, миску с рыбой, жбан[44] кваса медового.

— Поснедай со мной!

— Ага.

Терентий неторопливо перекрестился на красный угол[45], так же неторопливо проговорил молитву, осенив крестом трапезу, сели на лавку, принялись за еду.

— Вкусно!