– Помнишь, я говорил, что купил для Марка русский театр, дабы потешить его на старости лет?
– Старость надо уважать, – поддержала Груша.
– Я и уважаю. Поэтому подарил ему театр.
– И что?
– Ты не понимаешь? У него больше ничего не было, так что, скорее всего, он тебе театр и завещал. И ты должна продолжить…
Груша внимательно посмотрела на своего визави.
– А не попросить ли тебе еще бутылочку?
– Не вопрос! – заверил ее Вилли.
И вскоре им принесли вино – тоже красное, но другое, немного слаще, все-таки они уже приступили к десерту.
– Ты считаешь, что я могу войти завтра в театр не как художник-оформитель, а как владелец? – с улыбкой спросила Аграфена.
– После улаживания всех формальностей – вполне возможно. У меня была такая мысль: если есть завещание, то оно как раз по этому поводу, другого не представляю.
– Очень неожиданно, – округлила глаза Груша. – Зачем мне театр? Да еще в Будапеште?
– Я и говорю, придется тебе здесь остаться, – подмигнул ей Вилли.
– А продать его можно будет? – спросила художница, явно не желая оставаться в Венгрии.
– Все можно, – вяло кивнул Вилли, – только сначала надо получить.
– Да, давай не будем делить шкуру неубитого медведя, – согласилась Груня. – Когда ознакомимся с завещанием, тогда и решим, что делать… Какая же вкуснятина! Как тебе повезло с другом!
После ужина они поехали в отель, где Аграфену встретила Татьяна Ветрова со слезами на глазах:
– Дорогая моя Грушечка! Прости меня, пожалуйста! Нас уже тут так напугали! Это все из-за меня, из-за старой дуры! Вот зачем я не пустила тебя к себе? Но вдруг так захотелось одиночества и полного расслабления в этом чудном месте… Это я во всем виновата из-за своего эгоизма! Прости меня!
Груня, если честно, настолько была рада, что все остались живы, что сама выбралась из жуткой передряги да еще и Вилли спасла, что на Татьяну совсем не держала зла. О чем ей и сообщила. А вот от предложения делить с ней номер отказалась.
– Я что-то за это время так привыкла к Вилли, что поживу в его апартаментах, а заодно и присмотрю за ним, – ответила актрисе Аграфена.
К слову, Вилли очень даже обрадовался, что она согласилась остановиться у него.
Груша долго не могла заснуть, ворочаясь на широченной постели. Вилли ничем не тревожил ее покой. По полоске приглушенного света и тихому стуку компьютерных клавиш, который ее убаюкивал, было понятно, что владелец отеля сидит за своим столом и работает. А потом свет погас. Наконец-то сон окончательно сморил и Аграфену.
Утром ее разбудили чириканье птиц за окном и аромат кофе. Проснуться под такой «аккомпанемент» было необыкновенно приятно.
В комнату заглянул Вилли с довольным лицом:
– Я не знал, предпочтешь ли ты позавтракать в ресторане или в номере, но очень захотел за тобой поухаживать, поэтому, не спросясь, принес все сюда.
– Хорошо. Я приму душ и приду, – ответила Груня.
Завтрак Вилли приготовил весьма обильный, но художница налегла на йогурт и фрукты, вспомнив вчерашние излишества и сразу же округлившийся животик. Ну а за приятной беседой и парой чашек кофе пошли на «ура» пышные булочки с джемом.
Именно за этим занятием в кабинете Вилли их и застала труппа русских артистов, которые сначала заглядывали по одному, а потом ввалились все вместе.
– Вот где наша Грушечка! Мы ждем ее да ждем в общем ресторане, а она уже и живет, и завтракает в обществе хозяина отеля, – промурлыкала Татьяна. – Вот тебе и на! Я еще учила ее, как соблазнить мужчину, а она и сама всем фору дать может! Поздравляю!
– Не знаю, с чем пожаловали, но на всякий случай спасибо, – ответила Груша, заметно покраснев.
А вот на Настеньку даже смотреть было неприятно – так перекосилось у нее лицо от злости и зависти. Еще бы, такая мизансцена – не она, а художница с таким красавцем!
«Все-таки плохая из нее актриса, – решила про себя Аграфена, – абсолютно не умеет скрывать свои чувства. Эмоции на лице читаются, как открытая книга».
Настя между тем, поджав губы, произнесла:
– В тихом омуте, как известно…
А режиссер Эдуард Эрикович развел руками:
– Не ожидал от тебя, Груня. Мне отказала, а…
– В чем вы меня обвиняете? С ума все посходили? Я что, отчитываться должна? – нахмурилась Аграфена.
