Эти панели или шторы, двумя большими темными прямоугольниками выделявшиеся на белой стене, производили необычное и даже слегка пугающее впечатление. Нечто подобное я видела у кармелиток[11]*, в белоснежной церкви, которая была гостеприимно открыта для набожных посетителей, желавших отрешиться от всего земного. Туда частенько захаживала экономка моих родителей, и несколько раз — во время каникул — она брала меня с собой. В глубине церкви, по обе стороны алтаря, возвышались решетки, закрытые сзади черным пологом; они отделяли одну часть церкви, открытую для публики, от другой, предназначенной для монахинь, живших в обители.
Уже тогда склонная к созерцанию, я не раз размышляла над загадкой больших решетчатых отверстий, за которыми царил кромешный мрак. Экономка в конце концов приняла постриг в этом монастыре, и я навещала ее время от времени. И вот однажды настоятельница, вероятно умиленная моим юным возрастом, разрешила пройти за «ограду», чтобы преподнести мне легкое угощение и позабавиться моим детским лепетом. Сопровождавшую меня горничную последовать за мной не пригласили; послушницы накормили ее отдельно.
Преодолев границу волнующей тайны решеток и мрачных покровов, я испытала жестокое разочарование. Обратная сторона этой зловещей преграды, увиденная из придела монахинь, не представляла собой ничего завораживающего. Перед моим взором предстали обычные хлопчатобумажные покрывала, только очень большие, наподобие тех, что вешают в гардеробных, чтобы уберечь одежду от воздействия пыли и солнца.
Да и кармелитки не соответствовали тем моим представлениям о них, которые я составила по образу дев, что, застыв в торжественных позах посреди цветущих лилий, взирали на меня с витражей старинных соборов. Угощавшие меня монахини ничем не отличались от своих соотечественниц-мирянок, добродушных розовощеких фламандок: под грубым шерстяным одеянием они скрывали пышные телесные формы и на монастырском участке выращивали не лилии, а капусту.
Чтобы сохранить очарование тайны, не следует приближаться к ней!
В результате я стала реже заглядывать к нашей бывшей экономке и уже больше никогда не заходила в церковь полюбоваться на решетки, наводившие теперь на меня уныние.
За минувшие с той поры годы я повзрослела. Занавешенные черной материей проемы, нарушавшие единообразие одной из стен моей комнаты, не вызывали у меня таких же сильных чувств, как некогда в монастыре кармелиток. Они лишь возбудили мое любопытство. Что скрывали эти портьеры? Я попробовала вначале их раздвинуть, но мне это не удалось: сшитые из плотного полотна, они не были снабжены кольцами, скользящими по металлическому карнизу, как это бывает в домах у обычных, не приобщенных к «высшей мудрости» людей, с которыми мне доводилось общаться до сих пор. Тогда я попыталась приподнять край ткани, как будто прикрепленной к стене. Благодаря образовавшейся узкой щели мне удалось заглянуть за штору, но моему взору предстала лишь темнота.
Такой неожиданный поворот лишь усилил мой интерес, и мне в голову стали приходить самые невероятные мысли. Бог весть какие причудливые фантазии могли зреть в умах сотрудников журнала «Высшая Мудрость»!
Я читала, что в Средние века кандидаты на вступление в некоторые тайные общества подвергались всякого рода необычным испытаниям и что их пытались устрашить диковинными способами. Не было ли, часом, у моих хозяев обычая поступать так же с теми, кто просил у них приюта?.. А что, если эти мрачные панели, за которыми я не сумела разглядеть ничего, кроме темноты, откроют путь какому-нибудь карнавальному шествию «призраков», стоит мне только лечь в постель? Нелепое предположение, что и говорить, однако встречаются такие места, находясь в которых можно ожидать чего угодно. И все же надо было ложиться спать, я устала, да и «завтрак в восемь часов утра» не оставлял мне надежды понежиться в постели. На всякий случай я решила оставить поблизости лампу, чтобы, коль скоро какой-нибудь «призрак» посмел бы проникнуть ко мне в комнату, с громким смехом включить свет. Комната была просторной; ее обстановка состояла из узкой кровати, шкафа, письменного стопа, туалетного столика, двух стульев и кресла. Забыв на время о черных шторах, я принялась рассматривать висевшую над кроватью большую картину, выполненную в светло-голубых тонах. Я с трудом различала то, что было на ней изображено, так как контуры людей и предметов проступали то ли сквозь белесую дымку, то ли полупрозрачную воду... А, это подводный пейзаж! — догадалась я. Раковины причудливой формы, актинии и морские звезды, фантазией художника уподобленные лотосам, покоились на песчаном дне. Присмотревшись, я разглядела три фигуры в длинных, волочащихся сзади одеяниях; судя по крыльям за спиной, это были ангелы. Двое из них стояли в согбенных позах, как люди, собирающие цветы. Уж не составляли ли они букеты из «флоры» океанских глубин?.. Очевидно, тут заключался некий символ, значение которого следовало разгадать. Должно быть, в этом очаге «Высшей Мудрости» все было наделено особым смыслом.
