Поговорив с ним, я удалился по-английски: незаметно вышел из аудитории и через толпу гомонящих студентов добрался до раздевалки. Там аккуратно оделся и вышел на февральский морозец.
В голове всё ещё шумел банкет. Калейдоскоп лиц, звуков, запахов ещё бодрил, куда-то звал, но путь уже оставался один — домой, на Рязанский проспект. Я был пьяный, усталый, меня ждали дом и семья, рабочий день завершён!
Ничего я не предчувствовал, а превратился в самолёт, летящий на автопилоте. Сначала я летел вдоль Нижнего Сусального переулка, затем нырнул в ледяной туннель метро станции «Курская». А там автопилот дал сбой: вместо поездки по Кольцевой до «Таганской» и дальше, после пересадки, до «Рязанского проспекта» — я спустился на «Чкаловскую», но до «Крестьянской заставы» не доехал, а вышел на «Римской». Здесь моё хмельное сознание преобразило меня в космонавта, и я уверенно сменил орбиту, перейдя на «Площадь Ильича».
Соображение отсутствовало, в голове свистела пустота… С грохотом долетев в «ракете» до «Шоссе Энтузиастов», я наконец опомнился и отправился назад, но заснул, стоя в невесомости.
Очнулся я оттого, что поезд стоял на «Третьяковской». И тогда я, заметно покачиваясь, — кое-кто даже оглянулся, — вышел в космическое пространство, по кривой траектории перешёл на Калужско-Рижскую линию, добрался до «Китай-города» и лишь тогда, ошалев от происходящего, полетел-таки в правильную сторону «Выхино». Теперь я уже не спал, а терпеливо считал остановки, а сидящий рядом парень бубнил соседу:
— …проехал на трамвае три остановки и нарвался на контролёров. Он упал и притворился пьяным. Думал, что не станут трогать. А на остановке вошли четверо курсантов и по просьбе контролёров и пассажиров выбросили его в снег. Он подождал, пока трамвай уедет, поднялся, поскользнулся, упал и сломал руку. Где тут логика?
— Логика есть, — басом ответил ему сосед. — Был бы пьяный — обошлось.
— А он разоряется о произволе контролёров. И при чём здесь мы?
— Нам придётся проявить солидарность.
— С кем?
Вслушиваясь в странную беседу, я… снова проехал свою остановку и оказался на конечной! Пришлось выходить на площадь и входить в метро заново. Только на «Рязанском проспекте» я всё сделал правильно: вышел из метро и, радуясь морозцу и снегу, дворами добежал до своего подъезда. Путешествие закончилось, я позвонил по мобильнику жене Ирине, попросил спуститься и вместе подышать. Мне был нужен горячий чай, свежий воздух и надёжный человек рядом.
Какой же это был чудесный вечер! Какой воздух, какой лёгкий снежок кружился вокруг голых деревьев, как тепло горел фонарь у подъезда!
Того, что я был на краю и почти уже падал, я совершенно не чувствовал. Я втягивал носом морозный воздух и наивно радовался жизни.
Сначала из подъезда выбежала старая Рената и бросилась мне на грудь. Ирландский сеттер, любимица семьи…
— А папка пьяный, — гнусаво сообщил я, — папка коньяк пил!
Потом явилась моя Ирина Васильевна — в прогулочной шубейке, с большим дымящимся бокалом чаю. И я умилился! А кто бы не умилился?! Так бывало неоднократно, и это, я думаю, счастье, если тебя, пьяного и глупого, встречают не пустыми словами, а горячим чаем.
— Ирочка, ласточка ты моя…
Рената, изучая следы в сером снегу, убежала на детскую площадку. Мы отправились следом.
— Пей чай, котик, — смеялась Ирина, — приходи в себя от научно-алкогольной нагрузки! Можешь икать, хлюпать и сопеть! Я позволяю.
Я нежно поцеловал Ирину, взял бокал и стал с опаской и жадностью мелкими, частыми глотками пить чай. И отступила икота, и легче стало дышать.
— А Оленька выйдет?
— Нет. Папка же вина напился, она стесняется…
— Не забуду мать родную и отца-бухарика! А что делать-то, Ирочка, с волками жить — по-волчьи выть!
— Побурчал?
Как же это хорошо — вернуться домой! Можно быть глупым и беззаботным!
— А ты женщинами на банкете восхищался?
— Восхищался.
— Мужикам на женские зады подмигивал?
— Подмигивал.
— Масло на хлеб намазывал потолще? Острого не ел, а горячее ел?
— Да.
— Что «да»?
— Острого не ел, а горячее ел. Там были курочки, их сварили дурочки.
— Котик, ты сам такую рифму придумал?
