В Московской консерватории Аренский прослужил с 1882 по 1892 годы и несмотря на то, что в этот период пережил тяжелое заболевание (в 1887 году был помещен в психиатрическую лечебницу), многое успел: написал оперы «Сон на Волге» (по либретто «Воеводы» Чайковского) и «Рафаэль», две симфонии и два квартета, две фортепианные и одну оркестровую сюиты, фортепианные пьесы, романсы. В 1889 году Аренский получил звание профессора, и по заслугам: в помощь ученикам консерватории он написал ряд учебных пособий — «Руководство к практическому изучению гармонии», «Руководство к изучению форм инструментальной и вокальной музыки», «1000 задач по гармонии» (используется и в наши дни). В то же время Аренский активно участвует в художественно-концертной жизни Москвы: выступает как дирижер (с хором, с оркестром), пианист, аккомпаниатор (наиболее часто — с замечательной оперной певицей, профессором Московской консерватории Е. А. Лавровской) — все это, безусловно, способствует его популярности. Под нескончаемые крики «браво» выступает Аренский и в Петербурге, куда он переехал, вернее, вернулся в 1895 году. В течение 6 лет он возглавляет капеллу, отнимающую много сил, и в 1901 году выходит в отставку с достаточно большой пенсией. Вот как описывал его последующую жизнь Н. А. Римский-Корсаков: «Работал по композиции он много, но тут-то и началось особенно усиленное прожигание жизни. Кутежи, игра в карты, безотчетное пользование денежными средствами одного из своих богатых поклонников, временное расхождение с женой и, в конце концов, скоротечная чахотка...» Мне кажется, что в этом «прожигании жизни» было подсознательное желание спрятаться от вскоре действительно нагрянувшего рокового недуга, сведшего его в могилу полным творческих сил и жаждой жизни. Правда, его лечили, но... Живя в Ницце, он больше времени проводил не на воздухе, а в Монте-Карло, за карточным столом — играл со страстью, про: игрывал и бросался за письменный стол, чтобы очередным сочинением покрыть карточный долг. Не знаю, читал ли Аренский Достоевского, но сам он как будто сошел со страниц «Игрока».
Однако за последнее десятилетие Аренский успел написать оперу «Наль и Дамаянти», балет «Египетские ночи», музыку к «Буре» Шекспира (к постановке в Малом театре), «Херувимскую» и еще ряд духовных произведений, также пользовавшихся любовью современников, многочисленные фортепианные и вокальные произведения. В эти же годы он совершает гастрольные поездки в Ригу, Харьков, Орел, Одессу, Саратов, Екатеринослав — везде принимают его с громадным успехом, с цветами, с памятными адресами, с шумными банкетами. Он удовлетворен своей растущей известностью, но увеличиваются периоды депрессии и творческой бездеятельности, его мучают обострения легочной болезни.
Трагические жизненные перипетии наложили своеобразный отпечаток на музыку Аренского, напоенную светом доброты и в то же время неизъяснимой печали — как в народной песне, воплотившей душу русского человека. Потому, наверное, многие мелодии композитора похожи на народные, а народные мелодии органично вплетаются в его сочинения, как, например, в Фантазии на темы Рябинина для фортепиано с оркестром.
Поначалу я подошел к романсам Аренского с представлениями, почерпнутыми в учебниках и популярных книжках. В них проводится мысль, что Аренский продолжает в своей вокальной музыке линию Глинки и близок Чайковскому, но я не нашел в ней ни строгости и стройности глинкинских романсов, ни драматизма, накала чувств романсов Чайковского. Разрешение моим сомнениям, поиску пришло совершенно неожиданно, во время разучивания для записи романсов Варламова, Алябьева, Гурилева — замечательной триады композиторов первой трети XIX века, современников Глинки. Я понял, что Аренский — их прямой наследник.
В свое время этих композиторов называли дилетантами, в отличие от Глинки, при жизни названного классиком. И это отпугивало от них серьезных исполнителей, не желавших «снижаться» до их уровня. Однако впоследствии стало ясно, что они тоже классики и что при всей несложности (простая форма, небольшой диапазон) исполнять их романсы по-настоящему могут немногие. Петь безразлично нельзя — каждый мелодический ход требует своего образного проживания, но и эмоциональный «перебор» недопустим.
