– Будь добра, проводи их через главный вход по парадной лестнице. Думаю, они будут рады увидеть, какой восхитительный вид на реку открывается оттуда. Я благодарю вас и желаю доброго дня.
Все, аудиенция окончена. Никаких рукопожатий, ни чашечки чаю с пирожным, никаких разговоров. А хуже всего, что она не увидела ни Гая, ни Энгуса.
Разочарование злобным комком подступало к горлу. Все эти сборы ради каких-то пяти минут с холеной хозяйкой прекрасной гостиной.
До чего же убогим, невзрачным, топорным и неуютным показался ей теперь родной дом. Какое там все обычное. Ропот занозой пронзил ей сердце, она чувствовала стыд и боль.
Это совсем другой мир, мир роскоши и комфорта. Таким, как Бартли, не суждено узнать его. «Мы все равны в глазах Господа». Мамины слова набатом звенели в ушах. Почему же они теперь кажутся ей такими пустыми?
Ведь совершенно ясно: вовсе мы не равны, иначе почему ее светлость даже не привстала или не пожала нам руки? Золотые монетки ничего не значат для Кантреллов. Она просто заплатила им за услуги. Сельме хотелось с отвращением зашвырнуть эту монету подальше. Да как смеют они так гадко думать о нас?
Что-то скажет папа обо всем этом? Полсоверена – хочешь трать, хочешь сбереги? Мальчишек, похоже, все это совсем не волновало: они были рады, что наконец очутились на свежем воздухе и скоро смогут сбросить эту тесную воскресную одежду.
Со странной грустью открыла Сельма заднюю дверь своего дома.
– Ну что? Как все прошло? Как вы быстро! – Мама помешивала суп на плите, и ей не терпелось узнать все подробности их визита.
– Да все в порядке… Она нам всем дала вот это, – и Сельма легонько бросила монету на стол, словно она жгла ей руки.
– Ну что ж, очень кстати, купим тебе что-нибудь для школы, – улыбнулась Эсси, а потом заметила выражение лица Сельмы. – Что случилось?
– Ничего. Все прошло за пять минут, зашли, вышли, будто мальчик на посылках пробежал.
– Так, значит, вы даже не успели посмотреть дом? – не сдержала удивления Эсси. – А я-то думала, молодые господа пожелают показать вам своих лошадей.
– Они вернулись в школу. Вышло много шуму – и пустой пшик. Я чувствовал себя полным идиотом, – подошел Ньют. – А она такая гордая мадам. Мигом нас выпроводила. Боялась небось, как бы мы не стянули что-нибудь.
– Ну что ты, – Эсси вздохнула и покачала головой. – Наверное, нам следовало ожидать, что они иначе ведут себя. Благородные господа не станут общаться с простыми людьми вроде нас, никогда такого и не было. Разговаривают с нами, только когда им надо получить арендную плату. Да, она строгая, но говорят, она души не чает в своих сыновьях. Говорят, даже никогда не звала к ним няню, все сама делала. Словом, как бы там ни было, я уверена: она чувствует благодарность.
– Непохоже. Она смотрела на нас, будто мы грязь, случайно налипшая ей на туфельки, – буркнул Фрэнк.
– Наверное, она просто сдержанна с теми, кто ниже ее по положению, – попыталась утешить детей Эсси.
– Ты говорила, мы все равны! – подпрыгнула Сельма.
– Ах, ну конечно же… Просто многие из господ этого пока не знают. Когда-нибудь, быть может… все изменится к лучшему. Вот увидите.
– Ну всё, снимаю эти дурацкие тряпки, – идя к лестнице, проговорил Ньют.
– А я пока поставлю чайник. Так, выходит, она вас и чаем не напоила? А я-то надеялась… Ну да ладно. У всех свои причуды.
– Ты можешь повторять это сколько угодно, но больше я к ним ни ногой! – резко ответила Сельма. Они не смеют унижать нас, насмехаться над нашими именами, будто мы их не заслуживаем. Селимой назвал ее папа. Это иностранное имя. Как смеет леди Хестер смеяться над его выбором?
* * *
Сержант-инструктор заставлял их маршировать по квадратному плацу Шарлэндской школы снова и снова.
– Шагом… марш… Бегом… марш!..
Он хотел, чтобы ко дню следующего смотра их движения были безупречно отточены. Курсанты офицерской школы готовились стать солдатами и гордились парадами, но сегодня Гай не попадал в ногу. Он никак не мог собраться. Что-то мешало ему, и он не мог понять что. Из-за этого он выбивался из ритма. Он то и дело бросал взгляд на брата – тот упоенно маршировал: подбородок вверх, взгляд вперед, в глазах сталь. Прирожденный солдат, не то что я.
