Ох уж эта изысканность! Великосветский журфикс, понимаешь ли! С ума сойти!..
Ну вот, слово пришло на ум само, а что оно обозначает, Турецкий вспомнить не мог. Кажется, что-то вроде тусовки, или пати, как теперь говорят… Но ведь пришло же! Фактически из ниоткуда, потому что Александр Борисович знал твердо: этого «журфикса» он никогда в жизни не употреблял в своей речи. Но выходит, знал? Где-то однажды прочел? А если и у Полковника Володи — та же история? Но только его «прорывы» спровоцированы болезнью, которая на самом деле вовсе не забрала в плен всю, до последней капельки, его память, а что-то оставила. И отсюда его спонтанные как бы знания? Доктора, доктора надо! А еще «конторских» ребят спросить. Они же все в один тугой узел завязаны, не могут не знать о пропаже своего человека.
Или это прямая иллюстрация к тому, что теперь часто случается в жизни и о чем поет известная эстрадная дива: «Ты не понял: если ты свободен, значит, ты не нужен никому…» Наверное, для поэта здесь много «ты» в одной строчке, но не это страшно, а то, что — правда. Ужасно сознавать…
Турецкий, может, впервые в собственной практике почувствовал растерянность. Нет, уверенность в том, что дело по Володе надо довести до конца, никуда не исчезла, наоборот, окрепла. И даже некоторые пути решения проблемы тоже определились, но само решение теперь указывало на то, что придется «выходить из подполья», чего Александру Борисовичу пока категорически не хотелось. И не то чтобы так уж привлекала «вольная жизнь», нет, он внутренне ощущал свою ненужность в настоящий момент. Невостребованность, которую так легко разрушал Володя. А эта самая невостребованность как раз и давала возможность ни о чем не думать, ни от кого не зависеть, никому не мешать своим присутствием и понимать холодным умом, что это — лучший из вариантов.
Опасность превратиться в настоящего, идейного бомжа ему никоим образом не грозила. Хотя формально он им уже был — любой мент мог с ходу воткнуть его в «обезьянник». На самый же худой конец, у него всегда оставался Питер Реддвей со своей германской школой для суперагентов по борьбе с терроризмом, где в любую минуту с искренней радостью ожидали лучшего друга Алекса Турецки в качестве любимого преподавателя. И чего бы не послушаться старины Пита и не махнуть в Гармиш-Партенкирхен — все поближе к быстро взрослеющей дочке Ниночке, которой, надо полагать, еще может быть полезен любящий отец? Покуда ее мамаша, в исступленном желании воспитать чужого сынка — при живом-то его отце, которого очень, оказывается, устраивает такая ситуация, — реабилитировать, так сказать, мальчика после детдомовского воспитания, забывает о своих прямых обязанностях!.. Нет, гнев — плохой советчик, конечно. Ведь когда человек в гневе, он не видит перед собой факта. Точнее, видит, но не в настоящем его обличье, а в искаженном свете, что… в свою очередь, как говорится, не есть хорошо.
Но тогда зачем же ты бежал, Турецкий, все и всех бросив, а правильнее сказать, послав к чертовой матери? И даже съездив по морде настырному папаше, готовому переселиться в твой дом, к твоей жене? Нет, сыщик, как факты ни искажай, они ими и остаются…
Вероятно, к Володе это тоже относится. И, значит, что? А то, что придется выбираться на свет. Не для всех — для тех, кому еще можно верить. Правда, их остается все меньше, но — такова жизнь.
А Питу можно и позвонить. Ничего не обещая и ни на что не жалуясь. Должен ведь быть у человека отпуск? Особенно после тяжелой контузии? Вот он и… состоялся. Юг, море, солнце, пляж, любимая тетка…
Александр Борисович засмеялся, вспомнив коронную фразу «черного» Абдуллы из «Белого солнца пустыни»: «Что еще нужно, чтобы спокойно встретить старость?..»
Володя, похоже, не понял причины смеха и, так как речь у них прежде шла о серьезном деле, посмотрел с недоумением. Кстати, отметил и это Турецкий, лицо Полковника отличалось живостью мимики, оно не было нейтральным, как если бы человек вообще ничего не помнил. И реакция на вопросы оставалась естественной, то есть правдивой. Ответы не вызывали сомнения. Тем более стоило попробовать вернуть человека в прежнюю жизнь…
