Что же делать? Пусть Минлебай немедленно бежит к Камилю, узнает подробности, — может быть, удастся как-нибудь помочь. Но как? Будь у него денег, много денег…
— Иди к Камилю, — сказал Габдулла.
— Его нет дома, поехал к Муртазе-эфенди. Говорят, спешно продает типографию и газеты.
— Продает?
— А зачем ему типография, если нет издательских прав?
— Но… не Муртазе же Губайдуллину? Конечно, нет! Он поехал просить денег. Может быть, хочет внести залог или подкупить вице-губернатора?
— Не знаю. — Минлебай помолчал, затем произнес вроде машинально: — Из Гурьева пришел обоз.
— При чем тут обоз?
— Сирази хочет вернуться в Гурьев. Говорят, отец болен, зовет домой. — Габдулла не отвечал, и он с грустью прорицателя сказал: — Я ведь знаю, что ты подумал.
— Не будем упрекать друг друга ни в чем, — сказал Габдулла.
— Не будем, — отозвался Минлебай.
Они точно клятву давали. То, что Сирази так быстро покидал их, то ли струсив, то ли пресытившись свободой, усиливало тревогу, которая не покидала их последнее время.
— Во всяком случае, ему есть куда ехать, — сказал Минлебай. — Если вправду отец при смерти, он наследует не такое уж малое дело.
Слова были ненужные, необязательные: верно, говорил Минлебай с обиды. Или сожалел, что у него самого нет возможности приютиться где-нибудь в спокойном месте.
И вдруг пришел Сирази. Они знали, что он рядом, через комнату, но приход его показался очень неожиданным. Едва войдя, он понял, что говорили о нем.
— Если болезнь у отца не опасна, я вернусь, — сказал Сирази. — Я не представляю, как буду там один… проклятье, я боюсь, что отец не захочет меня отпустить!
— Он знает, что ты ушел из медресе?
— Я не писал ему об этом.
— Видно, все-таки он знает.
— Не попросить ли нам пива? — сказал Сирази так некстати, что друзья не удержали улыбок. — Да, пива! Или поехать к Обыденкову.
Но тут пришел коридорный с вязанкой дров, брякнул ею об пол, заставив Сирази вздрогнуть.
— Сию минуту… утро вы спали, я не мог затопить. Видите, сколько дров я принес? Хозяин говорит: протопи комнату Габдуллы-эфенди потеплей.
— Оставь, я сам, — сказал Габдулла.
Малому это не понравилось, он ушел, сердито бормоча.
— А в комнатах холод, — пожаловался Минлебай, — и мышей столько развелось. Просыпаюсь нынче, а в капкане мышь… пополам рассекло.
Сирази затрясся, закричал:
— Перестань! Противно… нашли о чем, о каких-то тварях. Не смейте!..
В конце февраля Сирази с обозниками уехал в Гурьев. Жалко его было: не вернется, нет. Но быстро стали забывать, заботы накатывали все новые, все не легче. Деньги таяли с каждым днем, теперь они не брали даже обедов, пробавляясь хлебом и чаем. Минлебай потихоньку исчезал из гостиницы и приносил то рубль, то полтора. И не сразу признался, что читает Коран в богатых домах.
— Я не говорил тебе, — весело он оправдывался. — Ты ведь мог и взбелениться.
— Я бы не посмел отказать будущему актеру в тренировке, — так же весело отвечал Габдулла.
Без Минлебая, истинно, хоть пропадай. Он к промыслам своим добавил еще один: распродажу книг. Дело в том, что у Камиля был еще и книжный магазин. Власти магазин закрыли, и Камиль попросил бывшего шакирда распродать оставшиеся книги за проценты. И вот Минлебай ходил по слободам, по базару — покупали плохо, но за день все же удавалось сбыть одну-две книги, а этого им хватало на чай-сахар.
Следствию по делу Камиля не видно было конца. Камиль, слышно, ездил то в Казань, то в Саратов, в судебную палату, где намечалось разбирательство…
Габдулла работал ночами, днем спал, выходил в город прогуляться, но быстро возвращался и опять садился писать. Короткие тусклые дни так и мелькали, а как проходили долгие студеные ночи, он и не замечал. Март был на исходе, давно сели сугробы и растекались теперь в солнечном упорном тепле. На улицах жижилась грязь. Но каким чистым, теплым был блеск весеннего солнца, как в иные дни струил, доводя игру свою до мельтешения, — того и гляди замаревит. Вечерами же было сыро и холодно, грязь под ногами густела, липла, иной раз отзывалась крошащимся льдистым звуком.
Как-то, вернувшись с прогулки поздно, Габдулла увидел в коридоре и на лестнице второго этажа безобразные ошметки грязи, которую совками и вениками убирал Наркиз вместе с коридорным.
