Но этого не произошло. Госпожа де Люрсе понимала, как опасно было бы вывести меня из заблуждения: ей не надо было проникать в мои чувства, она и так видела, что происходит в моей душе. Я мог быть первым, на кого сей обветшалый прием не окажет действия, и, чтобы достичь цели, следовало продолжать опыт сколь возможно долго. Я был уязвлен, но еще не повержен.
Как только игра окончилась, я, не сдерживая досады, подошел к ней, чтобы проститься; но вид у меня при этом был принужденный, и она сразу поняла, что может без больших усилий заставить меня остаться.
– Куда вы собрались? – весело спросила она. – Стоит ли уходить? Ведь уже очень поздно. Я рассчитывала на вас. Вы меня обидите, если не останетесь.
– Я еще больше обижу вас, если останусь, – ответил я с волнением, – я ухожу именно потому, что не хочу вам досаждать.
– Но я от всей души прошу вас остаться, – сказала она. – Мне всегда приятно видеть вас, и я не могу понять, почему вы вообразили себя лишним. В моем доме вы всегда чувствовали себя вполне свободно, и что это вдруг за странные церемонии? По-моему, между нами это совершенно не к месту.
– А мне кажется, сударыня, – ответил я, – что теперь как нельзя более к месту.
– Что за чушь! – сказала она, пожав плечами. – Вы фантазируете.
– К сожалению, нет, сударыня, – возразил я, – и вы сами отлично знаете…
– В конце концов, – прервала она меня с таким видом, будто не хотела входить в подробности, – вы вольны в своих поступках, я совсем не хочу вас стеснять. Останетесь – я буду рада; уйдете – значит, мое предложение не доставляет вам удовольствия.
Я подумал, судя по холодному выражению ее лица, что в глубине души она хочет выпроводить меня и остаток вечера посвятить маркизу. Я решил доставить себе невинное удовольствие, помешав им своим присутствием. Кроме того, мне было приятно убедиться в том, как низко пала госпожа де Люрсе и как я прав, чувствуя к ней презрение.
Вскоре подали ужин. Ни о чем не думая, просто по привычке, я хотел сесть рядом с госпожой де Люрсе. Она это заметила, но не выразила ни малейшего удовольствия, а, напротив, устроила так, что маркиз, которого я считал своим преемником, занял место подле нее. Хотя оказанное ему предпочтение было искусно замаскировано, оно не ускользнуло от меня и крайне меня раздосадовало. Если бы она предложила мне это место, я все равно отказался бы; но я не мог без гнева видеть, что его занял другой.
Ужин был оживленный. Госпожа де Люрсе, задев мое самолюбие, теперь старалась загладить свою вину и сделалась очаровательно любезной. Тонкое кокетство, к которому мы более чувствительны, чем даже к красоте, милое поддразнивание, которое мы порой презираем, но не можем оттолкнуть, нежные улыбки, выразительные взгляды, – все было пущено в ход, и все напрасно. Я был глубоко убежден, что эти улыбки и взгляды предназначались моему сопернику, и негодовал. Ее веселость казалась мне наигранной, ее шутки – неестественными, резвость и игривость – неуместными в ее возрасте. Я смотрел на все глазами ревнивца. Мое сердце трепетало – от гнева, а не от любви. Во всяком случае, мною владела такая ненависть к госпоже де Люрсе, что я даже сам не сознавал, как она мне нравится.
Мы плохо скрываем свои желания, они владеют нами с такой силой, что не ускользают от внимания даже самой простодушной женщины. Госпожа де Люрсе никак не могла ошибиться на этот счет; она заметила по гневному выражению моего лица, что я далеко не так очарован ею, как бы ей хотелось. Должно быть, она подумала, что зашла слишком далеко: нельзя было дольше оставлять меня в убеждении, будто она совсем не интересуется мною. Поэтому, не оставив окончательно свой первоначальный план, она начала глядеть на меня менее сурово, чем до сих пор.
Этого было мало, чтобы успокоить меня; но она была права, не рискнув на большее. Если бы она пустила в ход все чары для моего обольщения, они принесли бы ей только временный успех: голос рассудка немедленно развеял бы их, или они просто сами потеряли бы свою силу раньше, чем она успела бы воспользоваться своей победой; излишняя поспешность понапрасну подхлестнула бы мои чувства, но очень скоро они бы снова остыли – и именно в тот миг, когда они были бы ей больше всего нужны.
