– Фух! – не стал я скрывать своего облегчения. – Так, сидите в этой комнате и ждите меня.
Выйдя в гостиную, я сквозь так и не отремонтированные двери увидел, что Соло еще не вернулся. Теперь нужно было подумать. Время интуиции и наития прошло – нужен был четкий план. Задача первая: доставить Ургена и больного мальчика в тайное место. Причем сопровождать его должны не гвардейцы, которых легко отследить. Все эти предосторожности нужны были потому, что я собирался сделать самую большую глупость в своей жизни – не убивать графа Гвиери. Причем я ничуть не сомневался, что он будет искать меня, едва дорвется до власти. Причин для подобной глупости было несколько. Во-первых – без графа Лару здесь просто разорвут, а я ее все же любил, хоть и намерен проститься с нею навсегда. Во-вторых – вместе с графом придется казнить всю шайку-лейку, а они мне уже начали нравиться, даже вечно въедливый Карн. Что уж говорить о Яне.
Кстати, а где ее носит? Ну и последней причиной было то, что мне не хотелось вообще кого-либо казнить – и так от пролитой крови уже тошнило. К тому же что-то подсказывало, что ее будет еще ой как много.
В связи со всем этим вставал вопрос: кому доверить Ургена и свою душу, причем в самом прямом смысле этого слова? Никто из придворного окружения не подходил – слишком заметны и ненадежны, даже Соло, несмотря на все его рвение.
Обращаясь к памяти императора, я не надеялся на успех, но ответ на все мои вопросы находился на поверхности, и имя ему было Сават Кардей – местный Робин Гуд.
Личность довольно неоднозначная: маркиз, его отец был герцогом Увиером. Что там произошло, толком неизвестно, но по непонятным причинам теперь звание герцога Увиера носит не Сават, а Чаако – тот самый стремный мужик, который пытался поймать меня на лжи во время помолвки. Сават потерял не только герцогство, но и право носить фамилию Увиер, и стал маркизом Кардей, получив титул своей матери.
Это, конечно, не могло порадовать совсем юного рыцаря, и он ушел в подполье, точнее, в подлесье. Постепенно нападения на конвои кузена сменились грабежом всех богатых, а вокруг местного героя начали собираться обездоленные со всего герцогства, и не только – герцог Увиер был довольно жестким эксплуататором, но это не особо отличало его от обычных феодалов севера империи.
Все эти подробности задержались в старческой памяти императора, потому что два месяца назад «медведям» все же удалось изловить местного Робин Гуда, и канцлер, сидящий в этот момент в темнице, положил на стол своего владыки подробный отчет. Кстати, насчет канцлера – в отличие от остальных заговорщиков он был против такой цены за молодость и сдался только после прямой угрозы императора.
Мои воспоминания прервал Таух Соло, который буквально влетел в комнату.
– Повиновение императору!
– Вот и хорошо, сентар, что повиновение. Этой ночью мне будет нужна твоя верность без вопросов и оглядок. Я могу на нее рассчитывать?
– Моя верность и жизнь всегда были только ваши, мой император! – Соло вытянулся в струнку. Казалось, его позвоночник сейчас треснет.
– Расслабься, сентар. Итак, для начала пошли гвардейца за распорядителем дворца и передай мой приказ собрать всю наличность из его кассы. А мы спустимся в дворцовые казематы.
Вопросы в глазах молодого сентара заскакали, как шарики в лототроне, но он жестко подавил любопытство, всем своим видом показывая готовность спуститься со мной даже в преисподнюю.
– Находящегося в дальней комнате человека беречь как зеницу ока, и даже лучше.
– Повиновение императору! – вновь заорал сентар, заставляя усомниться в его интеллекте. Но, присмотревшись, я понял, что парень просто испугался и теперь едва сдерживал радость от амнистии, смешанную с жутким желанием доказать свою полезность.
Подземные казематы императорского дворца выглядели именно так, как и должны были, – мрачно и очень солидно. Здесь содержались только самые родовитые преступники и те, о чьем аресте не должна была знать ни одна живая душа. Всем этим хозяйством заведовал довольно колоритный человек по кличке Горбун. Как было ясно из не очень замысловатого прозвища, он страдал от серьезного искривления позвоночника, что было примечательно: сумей он встать ровно – имел бы рост не менее двух метров, эдакая гора. Несмотря на несомненно тяжелое детство и неприглядную профессию, на его лице я не заметил признаков ни излишней жестокости, ни душевных болезней, а в глазах угадывался незаурядный ум.
