Кадар полностью отдавал себе отчет, что его затея носит весьма рискованный характер, и хотя он мог бы с легкостью покинуть поле боя, он не собирался это делать. Ему приходилось слышать, что у войны есть свой, особый момент истины, и теперь убедился в верности этой аксиомы. Он не собирался отказываться от своего замысла по захвату заложников, но это сейчас отступило на второй план. На первый план вышла жажда победы любой ценой. И он не сомневался, что одержит победу. И не потому, что его бойцы были лучше обучены, лучше вооружены или по какой-либо еще объективной причине. Нет, дело было не в этом. Он победит благодаря своему предвидению, своим качествам лидера и своей подавляющей силе воли. Он всегда добивался успеха, даже если поначалу ситуация складывалась не в его пользу. Так было всегда, с тех пор, как он взял свою судьбу в собственные руки. И так оно будет впредь.
Кадар попытался представить, что бы почувствовали защитники замка, если бы узнали, что он находится здесь, наверху, вооруженный столь беспощадным оружием, которому они не могут ничего противопоставить. Стали бы молиться?
Попытались бы бежать? Куда они могли бы убежать? И как они поведут себя, когда окажутся лицом к лицу с непередаваемым ужасом быть сожженными заживо — волосы в огне, кожа лопается, глаза вылезают из орбит, каждое нервное окончание молит о помощи? Не останется даже трупа, лишь небольшая кучка пепла, по которой даже нельзя догадаться, чем этот пепел был раньше. По мнению Кадара, это был очень непривлекательный способ отхода в мир иной.
Впереди него небо озарилось пламенем, это рухнула кровля главного зала и озарила отблесками пламени ночное небо. Да, впечатляющее зрелище — доказательство его, Кадара, силы и предвидения и прямое оскорбление Фицдуэйну. Ведь замок был его родным домом и простоял здесь не одно столетие — а теперь он, Кадар, с легкостью уничтожает его. Интересно, представится ли ему шанс сжечь Фицдуэйна заживо — или он уже мертв? Кадар надеялся, что Фицдуэйн еще жив. Он бы с удовольствием взглянул бы ему в глаза, прежде чем направить на него струю — огнеметчики именуют это «шомполом» — горящего напалма.
Он решил сделать еще один круг, чтобы интенсивность огня из главного зала немного уменьшилась. Так всегда бывает, когда обрушивается крыша, — яростный всплеск огня, который гаснет очень быстро, последний вздох перед смертью.
Он приземлится на крышу центральной башни на пару минут позже, чем рассчитывал, но это уже не будет иметь значения. Жар из главного зала в сочетании с интенсивным пулеметным огнем наверняка уже сделал пару верхних этажей необитаемыми. Во всяком случае, он не мог разглядеть никого на крыше блиндажа, а ему доносили, что она была занята.
Огонь в зале утихал, и он еще раз перебрал в уме подробности плана штурма. Его советский огнемет ЛПО-50 был точно таким же, как тот, который он с успехом применял в лагере в Ливии. Сюда он его привез не для военных целей — даже в самых пессимистических прогнозах он не предполагал, что такое может случиться, — а для того, чтобы испытать его на заложниках в случае их неповиновения.
Вот почему он захватил только три воспламеняющихся заряда — баки, напоминающие водолазные резервуары сжатого воздуха, наполненные густой огнесмесью, стреляющие прессованными зарядами через одноходовые клапаны при нажатии на спусковой крючок, — продолжительностью действия до девяти секунд, что делало их непригодными для длительного боя, но зато вполне достаточно для нескольких показательных казней.
Кадар был уверен, что при помощи этих трех зарядов он без труда справится с узкими лестницами и комнатами центральной башни. Одной-двух секунд на комнату будет вполне достаточно, чтобы испепелить всех защитников. Инструктор предупредил его, что ЛПО-50 предназначен для использования на открытом воздухе из-за высокой температуры и большого потребления кислорода. Кадар не придал значения этим предостережениям. Он не сомневался в том, что успешно применит огнемет в ограниченном пространстве замка и при этом не поджарится и не задохнется сам. Его не нужно было учить, как надо убивать.
