— Бывает, Эдя, бывает! — и дружески похлопал меня по спине. — Тут ведь что? Тут, Эдя, главное — навыки, тренировки. Довести свои действия до автоматизма — вот в чем главное. А ты этот автоматизм подрастерял, отсюда и всякие неприятности.
— Да, конечно, — ответил я машинально.
Семен хотел еще что-то сказать, но в это время в левом углу щита загорелась красная лампочка, и он весь как-то выпрямился и подобрался.
— Я слушаю, Иван Павлыч!
Красная лампочка замигала, и Семен весь превратился в слух. Я тоже подобрался и даже пригладил пятерней волосы, как бы собираясь предстать перед начальством в наилучшем виде. Да так оно и было, в сущности. Иван Павлыч видел и слышал нас, а мы его только слышали. О том, что он видит нас, я узнал сразу, с первого слова.
— А-а, у тебя там Эдик? И как он?
— Силен, — улыбнулся Семен. — Правда, на курорте подрастерял кое-что, но это не беда — втянется.
«И дался вам этот курорт!» — подумал я.
— Ты на него не нажимай, у него еще полтора дня, пусть погуляет, напомнил Иван Павлыч и, не дав себе передохнуть, продолжал: — Как уборка? Идет?
— Идет, Иван Павлыч, — бодро доложил Семен.
Потом Иван Павлыч спросил, сколько убрали. Семен ответил, что примерно половину полосы № 37.
К вечеру, по его расчетам, уберут всю полосу, а завтра с утра комбайны переберутся на соседний участок, то есть на полосу № 29. А так как эта полоса — полоса № 29 — в два с половиной раза больше, чем полоса № 37, то и времени на ее уборку понадобится в два с половиной раза больше.
Иван Павлыч остался доволен таким обстоятельным и научно аргументированным ответом.
— А Эдика гони оттуда. Гони, гони, пусть силенок набирается! — послышался его голос.
Я хотел сказать несколько ответных слов, ну хотя бы поблагодарить за заботу, но было уже поздно — Иван Павлыч сказал, что хотел сказать, и сразу отключился.
— Силен мужик, а? — Я с уважением поглядел на потухшую красную лампочку.
— Ты это про что? — не понял Семен.
— Да про это самое… — Я погладил лампочку ладонью. Она была еще теплая.
— А-а! Техника, брат, та еще! — улыбнулся Семен.
В это время комбайны опять остановились, к ним подкатили грузовики-самосвалы. Один из водителей высунулся из кабины и, показывая на огрех, погрозил кулаком.
— Что это он?
— Видишь — привет шлет! — сказал Семен. Он нажал на рычажок сбоку, крикнул: — Давай, давай, без тебя знаю! — И его голос, усиленный репродуктором, разнесся по всему полю № 37. Водитель самосвала тоже что-то крикнул в ответ, но, что именно, мы не расслышали.
Я спустился вниз, прошелся вдоль опушки, свернул на поле № 37, вернее на ту часть поля, которая была уже сжата. Бросилось в глаза, что комбайны здесь работают чисто — не подкопаешься. Как я ни напрягал зрение, не мог обнаружить ни одного колоска. И солома была спрессована на совесть. Вечером я спросил мальцов-огольцов, что с нею потом делают, с этой соломой. Гоша объяснил, что она частью идет на подстилку скоту — возле каждой фермы стоит машина, которая растеребливает бруски, — а частью на фабрики, где из нее изготовляют картон, какие-то строительные блоки и еще невесть что.
Кстати, мальцы-огольцы внесли ясность и в некоторые другие вопросы. Я, в частности, узнал, что бензином на этой планете запрещено пользоваться лишь для личных надобностей. И это понятно. Как подсчитали ученые (здешние ученые, разумеется), из 350 миллионов тонн ядовитых газов, ежегодно попадающих в воздух, около 150 миллионов тонн приходится на выхлопные газы автомобилей. А ведь все эти газы, особенно выхлопные, содержат канцерогенные вещества, как их здесь называют.
Вот тогда-то и были предложены самокаты, с которыми читатель уже знаком немного. Они легки, удобны и общедоступны, и к тому же способствуют физической закалке катающихся. Именно благодаря тому, что люди здесь пользуются самокатами (и пользуются, начиная, можно сказать, с пеленок), они здоровее, чем у нас на Земле.
