— Дядя Эдуард, что же вы? — послышался мальчишечий голос.
Я оглянулся. В двух шагах от меня стояла та самая машина, похожая на инвалидную коляску, которую я видел на берегу озера. Да не одна, а три сразу. В машинах сидели уже знакомые мне мальцы-огольцы.
— А где же ваши удочки? — спросил я, давая дорогу. Почему мне вздумалось спросить об удочках, и сам не знаю. Просто, наверно, увидел, что мальцы возвращаются с рыбалки, а без удочек, вот и спросил, хотя, как читатель понимает, удочки в тот момент меня интересовали не больше, чем, скажем, наряды британской королевы.
— На озере, где же еще! — улыбнулся Сашка.
И двое других тоже улыбнулись. Даже не улыбнулись, а как-то усмехнулись, чуть по засмеялись. И Фрося, и эти… Было ясно, что они находят меня смешным, ну если не меня, то что-то во мне или на мне… Но что именно? Что?.. Я глянул на себя, наеколь ко можно глянуть на себя, не имея зеркала, и ничего странного, тем более смешного не обнаружил. Наверное, здешний Эдька Свистун порядочный забулдыга, подумал я. По привычке смеются. Бывают ведь и у нас на Земле люди. Стоит им появиться, стоит как-нибудь эдак перекосить рожу, и все покатываются со смеху.
— Ну, если на озере… — сказал я и выкинул руку, как делают милиционеры, давая понять, что путь свободен. Сашка и двое других заработали ногами, и машины тронулись, мягко шурша почти круглыми шинами.
Я пошел дальше. Пошел к тетке Соне, то есть, собственно, к себе на квартиру. Вообще-то, как читатель понимает, не к себе, а к здешнему Эдьке Свистуну, но вместе с тем как будто и к себе. Хотя на этой чудной планете все было, кажется, так и не так, как у нас, я примерно представлял улицы, дома, словом, все расположение, и шел довольно уверенно, не останавливаясь.
Вот я пересек улицу и опять углубился в березняк. Вот подошел к проулку и увидел… свою улицу. Те же избы, левее — водонапорная башня. А дальше, за деревней, в степи, — наша ремонтно-техническая мастерская. Наша и не наша, а скорее все-таки не наша. Что-то в ней было свое, что-то такое, что делало ее не похожей на нашу, более капитальной, что ли.
По проулку я вышел на улицу, заросшую травоймуравой, — чувствовалось, что машины по ней давно не ездят, — пересек ее и… очутился на крыльце избы тетки Сони. Было ровно десять утра, ни секунды больше или меньше. Деревня в эту пору была пустынной, почти совсем безлюдной, и мне удалось пройти незамеченным.
«Ну вот я и дома», — мысленно усмехнулся я. В самом деле, глупо говорить о доме, когда ты впервые в жизни переступаешь порог этого дома.
Я подошел и постучался. Нет ответа. Я постучался еще раз. И опять молчание. «На работе старуха, не иначе!» — подумал я, по привычке шаря за косяком. Там была, должна была быть щелка, так сказать, условленная щелка, куда мы обычно кладем ключ, когда уходим куда-нибудь. Щелка, правда, была, в нее пролезал палец, а вот ключа в той щелке не оказалось. «Куда же она могла?.. И что теперь прикажете делать?» Я опустил взгляд и… и увидел, что на двери нет никакого замка. Да что замка — намека на замок нет! Я взялся за скобу, нажал слегка, и дверь подалась. Вошел в сени, потом на кухню, оттуда — в комнату-боковушку.
Не берусь описывать, что я пережил в эти короткие секунды. Мне было и удивительно, и оторопь брала, и холодные мурашки пробегали по всему телу.
Изба была, разумеется, как и все здешние избы — не деревянная, а кирпичная, гладко оштукатуренная внутри, но обстановка почти такая же, как и у нас на Земле, то есть в той тетки-Сониной избе. И стол как будто тот же, и стулья возле стола, словом, все-все.
А в комнате-боковушке (моей комнате, пришло в голову) так и кровать была застлана, как обычно стелил я, когда было время, — аккуратненько, без единой морщинки на покрывале.
В простенке висела довольно красивая полка с книгами. Я взял томик Пушкина, прочитал несколько строк… «Пушкин — он везде Пушкин!» — подумал я и, поставив томик на место, прошелся туда-сюда, то есть из угла в угол, как это делал там, на Земле. И вдруг я хлопнул себя по ляжкам и громко рассмеялся. «Чудило! Идиот! Форменный идиот!» Только теперь, очутившись перед зеркалом (кстати, зеркало было во весь рост, от пола до потолка), я понял, почему ехидненько усмехались мальцы-огольцы, особенно когда нагнали меня, и почему Фрося (здешняя Фрося, разумеется) тоже, можно сказать, надрывала животики. На мне же был наш, то есть земной, костюм, как я забыл, ума не приложу!
