Костры были небольшие, но горели они так ярко, что в бору стало светло, как днем.
— Черт возьми, откуда они узнали, что я лечу сегодня, а не завтра? И что задумали? — вслух сказал я, чувствуя, как мурашки ползут и ползут по всему телу. Но нет, не может быть, чтобы жители этой планеты сделали мне худо! Слишком они простодушны и добры для этого!
И правда, присмотревшись хорошенько, я увидел, что у людей, запрудивших сосновый бор, нет худых намерений. Они стояли кучками по три-четыре человека возле костров и глазели на мой корабль. Многие из них (я полагаю, каждый третий) были вооружены какимито аппаратами и приборами неизвестного назначения.
Надо думать, не метательными, а снимательными.
Ближе всех ко мне расположились мальцы-огольцы.
Сашка стоял, широко расставив ноги, и не сводил глаз с корабля. Гоша и Федька сидели на корточках.
— Проболтались-таки! А еще пионеры! — сказал я, обращаясь к мальцам-огольцам. — Ну да ладно, теперь все равно! Еще двадцать минут… Да, ровно двадцать минут, — я посмотрел на часы, — и я включу двигатели.
Мне показалось, будто сосновый бор покачнулся и наполнился могучим гулом. Это «хозяева костров», как я мысленно окрестил собравшихся на проводы, стали махать флажками и громко скандировать:
— При-вет, Э-дя! При-вет, Э-дя!
Мне было жарко в своем скафандре, да и двигаться было тяжеловато, однако, несмотря на это, я опять немного высунулся в люк и помахал рукой.
Те, кто был поближе, наверно, успели разглядеть меня более или менее хорошо, они передали остальным, и началось что-то уму непостижимое. В небо взлетели ракеты самых неожиданных расцветок — от ласкающего взгляд нежно-голубого до ядовито-зеленого и красного. Там-сям сверкали объективы снимательных аппаратов и телевизионных камер. Один бесстрашный фотокорреспондент (думаю, что фотокорреспондент) сломя голову помчался было к кораблю, но его остановили, тогда он ну прямо-таки кошкой вскарабкался на сосну и стал снимать оттуда.
Все происходящее не оставляло сомнений в том, что здешние жители знали, когда я полечу обратно, и заранее подготовились к проводам. «Кто кого все эти дни изучал — я их или они меня?» — подумал я. Вспомнились кое-какие подробности, связанные с моим пребыванием на этой планете, и я пришел к убеждению, что здешние жители все знали. «Знали, знали… Все знали!» твердил я про себя.
Особенно меня смущал приезд отца. В самом деле, приехал, посмотрел и уехал. И этот… Андрей Фридрихович — тоже хорош! Вертел глазами, как рак, и за все время не обронил дельного слова.
И вдруг я увидел, как к мальцам-огольцам подошли Фрося и какой-то здоровый парень, что называется, косая сажень в плечах, чем-то удивительно знакомый…
Я присмотрелся… Это был Эдька!.. Здешний Эдька!.. Он был как две капли похож на меня. Разве что волосы светлее да руки и ноги мускулистее, но эти детали не столь существенны. Заставь меня с детства разъезжать на самокате, и мои мускулы разовьются, дай бог.
И одет Эдька был, как я, то есть не как я, а как здесь одеваются все люди его возраста. Тенниска, шорты, туфли… Синий берет Эдька сдвинул набекрень, и это придавало его фигуре вид, я бы сказал, отчаянно-ухарский.
— Что, брат, опоздал? — мысленно обратился я к здешнему Эдьке Свистуну.
Наверно, сработал магнетизм. Или еще что-то, какая-нибудь телепатия, изучению которой у нас на Земле уделяется недостаточно внимания, — не знаю… Только здешний Эдька, кажется, уловил мою мысль. Во всяком случае, он привстал на цыпочки и сомкнул руки над головой, как бы давая понять, что рад и счастлив.
Мне хотелось сделать какой-нибудь жест, показать свое уважение и расположение, что ли, но было уже поздно — время подпирало, — и я решительно закрыл наплотно люк и, усевшись в кресле, включил дыхательную, как мы, космонавты, ее шутя называли, систему. Мне надо было привязать себя ремнями, что я и сделал незамедлительно. Потом нажал на кнопку с надписью «Старт» и прислушался. Зажигание сработало. Мой корабль стал легонько подрагивать. Слева от меня поднялась туча пыли.
Я посмотрел направо. В иллюминатор я увидел те же костры и те же ослепительные брызги ракет. Думаю, люди в эти минуты ликовали, кричали: «Привет, Эдя!», «Ура!» — или что-то в этом роде… В последнюю секунду возле костра, где стояли мальцы-огольцы, появилась Даша. Она сделала шага два или три вперед и остановилась, высокая, стройная, в длинном белом платье. Что означал этот наряд? Может, она хотела, чтобы ее лучше было видно на расстоянии? А может…