Нервный тик пробегает по лицу Павлова, он уже готов сдаться. Взгляд на часы. Время определяется с точностью до наносекунды, как обычно.
— Так и быть, ладно. Только по-быстрому.
Мой брат делает мощную, быструю затяжку, моментально уподобляясь астматику с ингалятором.
— А что у тебя сегодня? — интересуется Слим. — Что-нибудь важное?
Мой брат утвердительно кивает и, не выдыхая дым, пищит, что этот день, вероятно, станет решающим для его карьеры.
Слим отступает на шаг.
— Тогда я не стал бы так налегать на курево. Красный сканк, все-таки.
— Мерзавец! — кашляет Павлов, теряясь в дыму. — Я думал, это обычное дерьмо.
Слим оборачивается к гладильной доске.
— По-моему, в таковое сейчас превратятся твои брюки.
— Черт! — Павлов хватает утюг и со страдальческим видом осматривает оставшийся от него отпечаток.
— Осторожно, — предупреждает Слим и указывает на тлеющий окурок между пальцами Павлова. — А то еще уронишь уголек. Так и дыру прожечь недолго.
Еще миг, и Слим потребует косячок обратно, чтобы продолжить свой утренний обход. Если, конечно, он вообще предлагал моему братцу пыхнуть. Увы, весь диалог звучал в моем воображении. Без доступа к компьютеру о происходящем в доме я могу только догадываться, но общий расклад вы уже уяснили. Речь идет о двух парнях с диаметрально противоположными характерами: один рожден для яркого горенья, другой все еще ждет свою искру.
В отличие от Слима, Павлов притягивает к себе ничуть не меньше мужских взглядов, чем женских. Этот показатель убедительно свидетельствует в пользу привлекательности моего брата для обоих полов, хотя сам он не поблагодарил бы меня за такой вывод. «Я не голубо-ой!», — вечно протестует он, явно напуганный собственной сексапильностью. Нет, он вовсе не гей, и подобные намеки неизменно приводят моего братца в ярость. Как и давняя кличка, ставшая теперь второй натурой. Павлов — это фамилия ученого, обнаружившего, что собак можно натренировать пускать слюну по звяканью колокольчика. Вот только у моего братца непроизвольную реакцию вызывает не колокольный звон, а зов матушки-природы.
Для мужчины это странно, но поведением Павлова управляют не член, не голова и даже не сердце. Его босс — мочевой пузырь. Честно говоря, охоту пописать у Павлова может вызвать легчайший стимул, и мы со Слимом используем эту его особенность к собственной выгоде, уж не говоря о тех виртуальных посетителях, что выискивают любую возможность увидеть, как тот стремглав бежит в уборную по любому поводу, будь то капель из неплотно закрытого крана, щелчок ушка пивной банки или писк воздушного шарика. Стоит упереть в Павлова вопросительный взгляд, и он немедленно попросится в туалет. Бедолага все сваливает на психологический груз своей профессии, но, вы уж мне поверьте, семена пали в почву давно. В детстве мы оба держали хомячков. Мой пал геройской смертью в когтях у кошки в ту ночь, когда я забыла запереть клетку. Хомяк Павлова подхватил воспаление легких, перед этим совершенно облысев от чрезмерного тисканья. Погиб из-за преступной халатности, скажем так. Жалкая участь, которая, как мне представляется, грозит теперь самому Павлову, прожегшему свои счастливые брючки.
— Я с удовольствием одолжу тебе свой костюм, — радушно говорит Слим, но ему предстоит тут же сникнуть под испепеляющим взглядом Павлова.
С точки зрения моего братца, этот человек, у которого одно плечо слегка выше другого, застыв перед ровными книжными полками, нарушает безупречность царящей в его комнате симметрии. А такое он пережить не способен.
— Ты подразумеваешь под костюмом меховую куртку и спортивные штаны с отвисшим задом? Уволь.
— У меня где-то есть брюки от костюма, — замечает Слим.
— Прошлым летом ты обрезал их по колено.
— Так надень носки подлиннее…
— Хватит! — не выдерживает Павлов. — Если бы у тебя и были приличные брюки, я не коснулся бы их даже в резиновых перчатках.
— Это еще почему?
— Ты же надеваешь их на голое тело!
— Отказ от нижнего белья есть акт освобождения. Мужской эквивалент костра из лифчиков.
— Слим, я могу уподобить это только псу, разгуливающему без ошейника.
