Даже когда они отказывались поболтать, иногда Вэну удавалось услышать что-нибудь интересное. В таких случаях он обращался к Мертвецу непосредственно. Немного подумав, Вэн набрал номер 57 и услышал далекий печальный голос. Мертвец в его ухе говорил сам с собой.
- ...пыталась рассказать ему об исчезающей массе. Единственная масса, которая его интересует, - это двадцать кило сисек и задницы! Эта шлюха Дорис! Один раз посмотрел на нее - и все! Забыл о полете, забыл обо мне...
Нахмурившись, Вэн протянул руку, собираясь отключиться. Эта пятьдесят седьмая такая взбалмошная! Вэн любил с ней поболтать, ее манера говорить немного напоминала ему мать. Но от астрофизики, космических полетов и других интересных вещей пятьдесят седьмая всегда переходила к своим личным проблемам.
Вэн плюнул на то место панели, за которым, как он считал, живет пятьдесят седьмая - этой хитрости он научился у Древних, - надеясь, что она скажет что-нибудь интересное. Но она не собиралась этого делать. Пятьдесят седьмая - когда она говорит понятно, предпочитает, чтобы ее называли Генриеттой - бормотала о рослых рыжеволосых парнях и об измене Арнольда с Дорис.
- Мы могли бы быть героями, - всхлипнула она, - и получить десять миллионов, а может, и больше. Кто знает, сколько бы нам заплатили за двигатель? Но они продолжали уединяться в шлюпке и... кто тут?
- Я, Вэн, - ответил мальчик, ободрительно улыбаясь панели, хотя не был уверен, что она его видит. Казалось, у нее начинается один из периодов прозрения. Обычно пятьдесят седьмая не понимала, что он с ней разговаривает. - Пожалуйста, продолжай говорить, - попросил Вэн.
Наступила пауза, после которой Генриетта растерянно проговорила:
- NGC 1199, Стрелец А Запад.
Вэн вежливо ждал. Еще одна долгая пауза, и потом она продолжила:
- Его совсем не интересовало движение. Все его движения были к Дорис. Она вдвое моложе его! И глупая, как репа. Она никогда не попала бы в экипаж...
Вэн помотал головой, как жабомордый.
- Ты очень скучная, - строго сказал он и отключил ее. Затем Вэн подумал и набрал номер 14 - профессора.
- ...хотя Элиот еще учился в Гарварде, воображение у него было, как у взрослого. И он был гений. "Я был бы острыми клешнями..." - это же самоунижение человека толпы, доведенное до символических пределов. Каким он видит себя? Всего лишь ракообразным. Даже не ракообразным, а символом ракообразного - клешнями. И притом острыми. А в следующей строке мы видим...
Вэн плюнул на панель и отключился - вся стена перед ним была испачкана знаками его неудовольствия. Ему нравилось, только когда профессор цитировал поэзию, но не когда он рассуждал о ней. С такими сумасшедшими, как четырнадцатый или пятьдесят седьмая, никогда не знаешь, чего ждать. Они редко отвечают, и ответ почти всегда не имеет отношения к вопросу. Их приходится либо покорно слушать, либо выключать.
Вэну пора было отправляться в путь, но он решил попытаться еще раз и поговорить с единственным трехзначным номером, личным другом, которого звали Крошечный Джим.
- Привет, Вэн. - Его голос прозвучал печально и в то же время настороженно, как будто Крошечный Джим был чем-то напуган. - Это ты, Вэн?
- Какой глупый вопрос. А кто еще может быть?
- Никогда не знаешь, кто тебя вызывает, Вэн. - Наступила пауза, потом Крошечный Джим неожиданно захихикал: - Я тебе рассказывал о священнике, раввине и дервише, У которых кончилась пища на планете из свинины?
- Да, Крошечный Джим, к тому же мне не хочется слушать анекдоты.
Невидимый микрофон погудел, затем Мертвец спросил:
- Тебе все то же, Вэн? Опять желаешь поговорить о сексе?
Мальчик сохранил независимое выражение, но почувствовал знакомое напряжение внизу живота.
- Пожалуй, Крошечный Джим.
- Ты настоящий дикий жеребец для твоего возраста, Вэн, - сказал Мертвец. - Хочешь, я расскажу тебе, как меня чуть не упекли в тюрьму за сексуальное оскорбление девушки? Жарко было, как в аду. Я ехал на поздней электричке к парку Розель, и в вагон вошла девушка. Она села напротив меня, задрала ноги и спокойно стала обмахиваться юбкой. Что мне оставалось делать? Я сидел и смотрел. А она, как ни в чем не бывало, продолжала размахивать своим подолом. А я, естественно, пялил на нее глаза, пока она не пожаловалась проводнику. И тот высадил меня из поезда. А знаешь, что в этом самое забавное?
