Кирилл нервно сглотнул. Такого с ним никогда не было. Руки его тряслись: будто бы сам мгновение назад сидел за тем пулеметом. Или закрывал лицо руками, чтобы не видеть крови, хлещущей из ставших пустыми глазниц морского офицера. Или… Да были десятки или!
И выглядело это так… Так, как будто бы все уже было, свершилось, стало достоянием истории много-много лет назад. И Романов сам был свидетелем того, как вчерашний день становился седой, недосягаемой древностью…
Кирилл не мог ничего понять. Вдруг пришло в голову: надо напиться, утопить всю эту горячку в добром вине. А не поможет — так в «менделеевке»… Но Кирилл сразу же отбросил эту идею — глупость. Так ничего не сделаешь со всеми теми ужасами, что встают раз за разом перед внутренним взглядом Романова. После сладкого забытья это снова придет, с новой силой. Откуда-то из глубины души пришло осознание, что видения будут с ним всегда. Потому что они — не видения. Потому что это правда. Потому что это уже было…
Казалось, еще совсем немного — и Кирилл поймет. Поймет, что все они означали.
— Нужно о другом думать. Нужно. О другом. Думать. Иначе окончательно рассудком подвинусь и будет первый Великий князь — пациент домов общественного призрения…
Кирилл еле смог подняться с пола и прилечь на диван, но успокоение все не приходило. Мысли шли в одном направлении — о предложениях прогрессистов. Они намечают все сделать после четырнадцатого февраля. Демонстрации рабочих, пикеты. И вдруг — царь под нажимом думцев (а точнее, угрозами расправы с семьей) принимает конституцию. «Юродивый» Милюков занимает долгожданное место в министерстве иностранных дел, Гучков берет на себя управление военным ведомством, Родзянко садится в кресло министра-председателя… Все удалось. Все счастливы… Все?
И только сейчас Кирилл понял, что пришедшие к нему люди боятся. Боятся толпы, которая может поднять революцию. Поверни намечаемая демонстрация к Зимнему или в Царское, примкни к ней многочисленные солдаты запасных батальонов, ни разу не нюхавшие пороха в настоящем бою, разоружи полицию, — и думцы не смогут ничего поделать. Сколько братской крови прольется! Романов, утром даже не думавший ничего говорить Ники об истинных причинах встречи с прогрессистами, внезапно пожелал бежать к царице, к министрам, надеясь предупредить о готовящихся делах. Прямо сейчас, ночью, сесть в поезд и махнуть в Царское… Однако менее чем через удар сердца ноги сами отказались идти…
«Охранка уже знает. Не стоит волноваться», — всплыло в голове.
Кирилл Владимирович похолодел. Все меньше и меньше ему нравилось…
Тело совсем не повинуется разуму. Странные видения и мысли бьются в сознании Великого князя, словно бы сам мир пытается свести с ума Романова. Может, все вокруг — сон? И сейчас Кирилл лежит в Зимнем или в больничной палате, а вокруг собрался — консилиум врачей, решающих, как лечить горячку?
Нет, вряд ли. Бред или сон не может быть таким естественным. Натуральным. Осязаемым. И в то же время — таким странным. Например, что за глупые видения? Что за лысый, с бородкой…
— А я ведь где-то его видел. Или слышал про него, — вдруг осенило Кирилла.
Но почему-то казалось, что в образе того человека не хватает одной очень важной вещи. Что-то связано с головой. Но что именно? Не какая-то же кепка должна на ней быть! Здесь не хвата… Кепка? Да, именно!
Образ Ленина в кепке живо предстал перед мысленным взором Кирилла. Постойте! Точно! Этого человека зовут Владимир Ленин. Но откуда всплыло его имя? Романов был уверен, что еще утром вряд ли бы смог даже вспомнить внешность этого… Владимира Ильича. И к тому же Ленина совсем не Лениным звали, оказывается. Знание об этом появилось подспудно, само собою.
«Слишком много всего для одного человека», — решил Кирилл. Голова командира Гвардейского экипажа шла кругом. Что с ним творится? Руки Романова затряслись. Такого с ним не было даже в день гибели «Петропавловска». Даже когда смерть была кругом: в огне горящего корабля, в толще воды, в обломках обшивки и палубы Кирилл не боялся ТАК сильно. То, что с ним творилось, Великий князь не мог понять…
