Кулонж говорил совершенно равнодушным тоном, но капли пота на лбу выдавали его волнение.
– Знаете, – продолжал он, – самое худшее заключалось не в убийстве Морэ. Гораздо тяжелее было ночью, когда я сидел в его квартире. – И в сильном возбуждении он пояснил: – Для Валери и меня эта ночь была кошмарной. Он лежал в ее кровати… А я, полумертвый от ревности, торчал за машинкой и перепечатывал рукопись.
Кулонж посмотрел Морису в глаза твердым, непреклонным взглядом.
– Я не раскаиваюсь.
– Этого я бы не стал говорить на суде, – заметил Морис.
Кулонж повернулся и взял сигарету из позолоченной коробочки. Он курил ее быстрыми затяжками. Несмотря на кажущееся спокойствие, было заметно, что нервы его на пределе.
– Последняя сигарета кандидата на смертную казнь, – сказал он. – Я ведь заслужил ее, не правда ли? В конце концов, я совершил идеальное убийство. – С горькой иронией он добавил: – Ну, значит/я не так умен, как думал. Морэ был прав: убийца не может быть интеллигентным человеком.
Он попытался улыбнуться, но его улыбка больше походила на гримасу.
– Чего же вы ждете? Почему не звоните в полицию?
Морис не шевельнулся. Его чувства приобрели удивительную ясность. Он не узнавал самого себя. Молодой человек, сидевший напротив него, умышленно убил человека, но, несмотря на это, он не сердился на него и не презирал. Вопрос оставался открытым: кто был больше виновен, преступник или жертва?
Морис встал и тихо сказал:
– Если кто-нибудь добровольно является в полицию, то на суде это засчитывается как смягчающее вину обстоятельство.
Париж проснулся со всевозможными звуками дневной жизни. Стуча и гремя, проехала внизу молочная повозка.
«Любимый папа!
Прости меня за горе, которое я тебе причинила, но я не могу больше жить. Я ни в чем не виню тебя, это не из-за пощечины и не из-за твоих упреков…»
Письмо пришло с утренней почтой. Изабель уже была дома, тем не менее, слова дочери глубоко потрясли Мориса.
«…Я не думаю больше о прошлом, но Жан-Люк такой порядочный и такой чистый юноша. Надеюсь, он не узнает ни о чем. Что он обо мне подумает? Я не смогу теперь смотреть ему в глаза, мне до смерти стыдно…»
Разве могло быть что-то более волнующее, чем это детское признание? Трагедия чуть было не совершилась. Ни Морис, ни его дочь не упомянули ни словом о случившемся после того, как Жан-Люк доставил Изабель на улицу Кошуа в своей машине.
Морис дважды перечитал письмо, затем положил его на решетку камина и поджег спичкой. Милорд внимательно смотрел на яркое пламя, охватившее бумагу, Из соседней комнаты доносилась джазовая музыка. Изабель и Жан-Люк слушали пластинки. На первой странице газеты было помещено фото «несчастливой влюбленной пары». Кулонж и Валери стояли рядом выпрямившись и смотрели на зрителей. В их спокойных лицах, казалось, было какое-то облегчение.
– Да, я уже говорил тебе, мой малыш, – пояснил Морис коту, – что скоро мы останемся одни, два старика.
Из комнаты раздался смех, перекрывший звуки музыки. Это был смех беззаботной юности.
И Морис тоже улыбнулся.
