— У-бе-ди-ли! Ухожу в режиссеры в театр имени Леси Украинки.
— Что за комедию тут ломаете? — порог бытовки переступил завлаб Георгий Павлович. — Перерыв, к вашему сведению, три с половиною минуты назад закончился. А науку двигают вперед не те, кто вовремя уходит с работы, а те, кто на нее вовремя является. Да и патриотом брюха ныне быть невыгодно — харчи дорогие.
Впрочем, я к вам с новостью…
— Неужели появились дополнительные средства? — воистину повозку мысли Николая подстегивать не приходилось. Слова у него вылетали, как камешки из-под колес мчащейся во весь опор телеги.
В другой ситуации подначить товарищи коллеги не преминули бы, но сейчас все внимание было сосредоточено на Георгии Павловиче.
— Да! — подтвердил догадку подчиненного завлаб. Начинаем уже завтра. Быть подготовленными, как к первой брачной ночи.
Георгий Павлович небрежно стряхнул невидимую пылинку с борта тщательно отутюженного пиджака:
— Развели тут антисанитарию, понимаешь!
— Уборщицу-то не мы сокращали, — оперся рукой о спинку стула Фомингуэй. — Да и особого беспорядка я не вижу. А со стола сейчас уберем.
Все в лаборатории, да и институте, знали о патологической любви Георгия Павловича к чистоте. Вряд ли он, как Владимир Маяковский, после каждого рукопожатия бежал мыть пятерню с мылом, однако носовым платочком вытирал обязательно. Правда, дела это интеллигентно, отвернувшись или на минуту выйдя, чтобы не обидеть мало знающего его человека. Так что и ворчание по поводу «грязи» в бытовке можно было отнести на счет прирожденного чистоплюйства. В остальном он оставался милейшим мужиком.
Начало исследований, позволяющих поддержать хоть на минимуме жизненный уровень их участников, задерживалось, выражаясь бюрократическим языком, по причине отсутствия доктора физико-математических наук Георгия Павловича Лелюха (сибиряки посредничали в этой сделке). Тот задерживался в Пхеньяне, где вел непростые переговоры с небогатым спонсором Ким Чен Иром о необходимости финансирования «открытия века».
Речь шла об идее старения света. Она существовала и раньше. Отвергалась теоретиками. Но сомневающиеся оставались. Причем и в смежных с физикой областях. Увы, ответить, хотя бы гипотетически, на вопрос, как же происходит столь фантастический процесс, не брался ни один из отстаивающих спорную точку зрения. И тут свою кость ученым подбросил малоизвестный химик из Гуляйполя. Парень работал на местном лакокрасочном заводе, но производство рухнуло. Вот в свободное время и ломал голову над столь далекой от сурика и белил проблемой.
По мере старения, доказывал он, свет смещается от одной линии спектра к другой. Иными словами, красный — это свет-новорожденец, оранжевый — свет-младенец, желтый — свет-подросток, зеленый — свет-юноша, голубой — свет-взрослый, синий — свет-старик и, наконец, фиолетовый — свет-доходяга, одной ногой стоящий в могиле. Что представляет собой такая «могила», какие неожиданности подстерегают ученых за невидимой границей фиолетово-спектральной линии, чем становятся, если гипотеза окажется верной, фотоны излучения какую невиданную форму матери они приобретают — вопросы возникают, что называется, на засыпку. Ответы хоть на некоторые из них и должен был якобы дать эксперимент, в котором объединялись северокорейские воны, предварительно конвертируемые в твердую валюту, российское хитромудрое посредничество и украинская дешевая, но высокопрофессиональная рабочая сила.
То, что из гуляйпольского роя не получится ни хрена, понимали многие. Однако приходилось как-то выживать и вопросы этического характера, к сожалению, отступали на задний план.
— Это же откровенный цинизм — обманывать, по сути, нищих ради удовлетворения собственных даже не амбиций, а потребностей желудка! — пытался поначалу возражать молчаливый обычно Пеликан.
На что Николай возразил:
— Это уже не цинизм, это — за его гранью. А посему — успокойся!
А тут дочери-студентке Василия предложили продолжить образование в одном из университетов Франции и «совесть лаборатории» (опять-таки выражение Николая) замолчала. Похоже, не в своей тарелке немного чувствовала себя только Елена.
