Молодой командированный тут же оговорил условие: во время испытания он хотел бы видеть весь конвейер — он хочет быть убежден, что секунды не потеряются где-то в пути, на чужих стыках.
— Общее время? — Батяня кивнул. — Разумеется, мы его полностью учтем. Но зачем оно вам? Ах, не доверяете. Ладно, посмотрите от и до, но только в третий, в последний день. Сами проследите каждую секунду. Пожалуйста. Да, даже два хронометра. Один у вас будет в руках для маневрирования туда-сюда, а второй, соединенный с общим компьютером, будет стабильно висеть на вашем брюхе — знай поглядывай.
И он вскинул брови, как бы пугая:
— Да-да, два хронометра у вас, но и у меня тоже два!
— Вот и прекрасно, — молодой человек улыбнулся.
— Вот именно. Прекрасно. Два у вас и два у меня. Может быть, с нами пройдет вдоль конвейера и директор комбината. Но не обязательно.
Она постучала тихо, старомодным робким пристуком, и вошла с некоторой заминкой, когда он сказал: «Войдите», — в руках ее было симпатичное ведерко для мусора и крохотный пылесос. На тонкой шее, как медальон, чуть менее ее ладони коробочка-рация. Вероятно, для связи; администрация в любую минуту может знать, где она сейчас убирает и каково состояние гостевого домика на данный момент. Она убирала в комнатах быстро, легко, иногда отмахивая темные волосы со лба, — она приостанавливалась, двигалась. Он стоял у окна: все еще длилась та не оформленная чувством минута, когда она вошла и коротко, скромно представилась:
— Оля.
А он назвал себя.
Она прибирала в общем-то в чистой комнате: вытирала пыль. Пять минут — и вот она вымыла руки, погляделась в зеркало, а затем подала на стол чай на подносе, печенье. И он, конечно, попросил — мол, побудьте со мной. Выпейте со мной чаю. Она присела в кресло, что напротив.
Оба улыбнулись — стало легко. Они пили чай и беседовали.
— А я боялась, что вы старый. Старые пристают…
— А молодые?
Она засмеялась:
— А молодые смущаются.
— Так, как я?
Она кивнула, произнесла что-то невнятное. Он заметил, что сама она тоже смутилась.
Он спросил — командированные давно не приезжали?
— Да. Больше полугода…
И тут же добавила:
— Я еще вчера видела свет у вас. Я прибирала в соседнем домике. И подумала о вас.
— А, так это вы были там! Я тоже видел вспыхнувший в окнах свет, на три-четыре минуты, да?
Он чувствовал возникшую взаимную симпатию, пока еще осторожную, сдержанную, однако же требующую и каких-то усилий для продолжения. Лицо ее было несколько простецкое, но приятное… Он продолжал говорить, кажется, игриво и, возможно, пошловато, но именно от волнения, от спутанности чувств, впадая в чужие чьи-то слова. С ней, кажется, происходило то же самое: вдруг вырывался короткий робкий смешок, и тут же она смущалась.
После чая он включил музыку. Негромко. Затем спросил, замужем ли она, она ответила «нет» и одновременно покачала головой: нет. И встала, чтобы уйти, краска бросилась ей в лицо. Он понял, что миг — и он ее упустит. Быстро выключил музыку магнитофона и подошел к ней.
— Вы такая… — начал было он, но она приложила палец к губам. И этим же пальцем вслед указала на находившуюся возле ее нагрудного кармана висячую коробочку рации.
Он понял. Он кивнул — мол, нем как рыба.
И, уже смелый, протянул руки, она легко сделала шаг навстречу. Он даже прикрыл глаза, как подросток. «Какое счастье!» — подумал он и задохнулся. И через час, когда она ушла, повторил про себя: какая удача, какое счастье, как хорошо я нынче засну.
Он уже лег, когда вспомнил, что надо бы позвонить инженеру-технику, раз тот сам не звонит.
— Простите, — сказал он в трубку, — еще не поздно, вы не спите? Я ведь волнуюсь. Завтра монтаж нашего узла. Вы еще раз смотрели его сегодня?
— Разумеется!
— М-м… Вот, собственно, и весь мой вопрос. Только это и хотел спросить.
Инженер-техник засмеялся:
— Ну-ну, никаких волнений. Спите спокойно. Узел — чудо. Узел — просто красавец!
В смехе его была не только бодрость и не только желание приободрить — была уверенность. (Это лучше, чем одержимость.) И тогда командированный молодой человек тоже облегченно засмеялся. Повесил трубку. И вспомнил, что сегодня он сладко заснет.
