Что-то щёлкнуло в мозгу Петра, и без того кипящем от этого мучительного личностного кризиса, который он сейчас переживал. Плохо ли, хорошо ли это было, но теперь он — Пётр Савватий, юный римлянин, которому прочат прекрасное будущее в юриспруденции, и это его судьба, его путь. Гот Управда принадлежал прошлому, и там он и должен остаться.
— Спасибо, Валериан! — тихо произнёс молодой человек, чувствуя огромную благодарность к другу, который помог ему взглянуть на всё со стороны. — Одна лишь мысль тревожит меня: почему Неарх так озлоблен? И откуда у него сведения обо мне? Насколько я помню, я никогда и ничем не задел его.
Валериан рассмеялся.
— Это не имеет значения. Ты ещё зелен... в некотором отношении, Пётр. Ты популярен, красив, успешен — у тебя есть всё, чего нет у Неарха. Более чем достаточно, чтобы заставить его позеленеть от ревности и зависти. Он состоит в родстве с управляющим, а тот имеет доступ к конфиденциальным сведениям об учащихся. Люди такого сорта, как наш Неарх, тешат своё ущемлённое самолюбие тем, что стараются любыми способами низвести других до своего уровня. Природа человеческая непостоянна, мой друг. За спиной каждого Марка Аврелия, которого ты встретишь в жизни, вполне может скрываться Калигула.
— Как я начинаю понимать — да! — мрачно кивнул Пётр. Потом улыбнулся чуть веселее: — Ладно. Пойдём, оценим твой винный погребок.
Между Феодосийскими стенами и старинным валом Константина, уже частично разобранным, протянулись западные окраины Константинополя — странный район, где огромные пространства были заняты монастырями, храмами, рынками и виллами. Здесь же находились городские цистерны — резервуары, частью открытые, частью спрятанные под землёй, носившие имена знатных военачальников и именитых горожан (Аэций, Аспар, Мокий и т.п.). Одна из таких огромных подземных цистерн, Цистерна Нома, блестящего деятеля времён войны с Аттилой, была выбрана для проведения поединка между Петром и Неархом.
Что касалось безопасности и секретности — власти университета неминуемо вмешались бы, узнай они о публичном сведении счетов между студентами, — то выбор места был идеален. Доступ в цистерну был получен благодаря взятке, поднесённой нескольким служащим из Управления акведуками и канализацией, находившегося в ведении префекта.
Объявление о поединке — борьбе врукопашную — свидетельствовало о вызове, брошенном Петром Неарху, чтобы обелить себя в глазах своих товарищей. Этот вызов был встречен с энтузиазмом и восторгом всеми теми, кто был свидетелем сцены в купальнях. Симпатии склонились в сторону Петра, что привело Неарха в бешенство и заставило принять вызов. Пётр приобрёл нечто вроде статуса героя, который проявил силу духа и храбрость в ответ на подлую провокацию, — и это мнение уже не мог изменить даже результат поединка.
Однако чем ближе становился час схватки, тем большие сомнения одолевали Петра. Борьба врукопашную не считалась запрещённой, но была крайне жестокой: здесь, в соответствии с правилами, допускались удары руками, ногами, укусы и даже выдавливание глаз. Неарх же был не тем противником, от которого стоило ждать благородства. В конечном итоге Пётр может оказаться раненым или даже покалеченным — и эта мысль вселяла в юношу ужас. Не раз и не два приходила ему в голову мысль отказаться от поединка, впрочем, он гнал её от себя: это навсегда и бесповоротно погубило бы его репутацию. Затем, неожиданно, пришло решение... постыдное, но слишком заманчивое...
Сердце Петра бухало в груди всё болезненнее, пока они с Валерианом спускались по лестнице, ведущей на дно цистерны. В свете факелов, висящих на стенах, открылась величественная и мрачная картина. Каменные столбы, увенчанные коринфскими навершиями, высились, словно каменный лес, вырастая из подземного озера и поддерживая тяжёлый каменный потолок.
Ступив в плоскодонку, пришвартованную у последней ступени лестницы, Пётр крепче сжал в кулаке некий круглый и твёрдый предмет, боясь, что он выскользнет из вспотевшей ладони. Валериан взял весло и искусно повёл лодку между колоннами к небольшому «островку» из каменных плит, возвышавшемуся в центре цистерны. Пётр вздрогнул при виде двух каменных изображений головы Медузы, злобно глядящих на него из воды с двух сторон импровизированной пристани, — казалось, змеи на них извиваются, баламутя воду.
