В эпоху между Отечественной войной 1812 года и восстанием 14 декабря происходит резкое обострение общественного самосознания. Наиболее радикальная часть русского дворянства подвергает привычные социальные взаимоотношения решительному пересмотру. Социальные нормы проверяются естественными. Человеческие взаимоотношения, которые стали проверять естественностью, а не исторической традицией, оказались нелепыми. Самым нетерпимым было необъяснимое с позиций естественного права владение одних людей другими. Это владение основывалось на исторической традиции и охранялось силой. Историческая традиция была признана незаконной, а силе были противопоставлены тайные общества, готовящиеся ее уничтожить. И тогда обыкновенный человек, осуществляя свое естественное право, не гений и не страстотерпец, а самый обыкновенный, грешный и смертный человек, если только он был психически нормален, то есть не лишен самого простого и самого важного человеческого умения — честно и просто смотреть на то, что делается окрест, — начинал понимать, что делается что-то непростительно неправильное, что это только из трусости и выгоды все говорят, что правильно. И тогда этот человек делает самое простое и честное человеческое дело: он берет пистолет и идет на площадь.
Для того чтобы взять пистолет и пойти на площадь, должны были произойти войны и революции, нужно было пережить нищету и гонения, нужно было получить историческое воспитание.
Писателю открылась возможность редкая и счастливая — показать, что должен пережить человек и какие условия необходимы для того, чтобы совершить исторический поступок. За пистолет берутся не вдруг. Поэтому не случайно, что еще за пять лет до того, как он взял пистолет и пошел на Петровскую площадь, «участь Занда волновала его воображение». А участь только что казненного немецкого студента, убившего русского шпиона, волновала воображение всех, кто дорожил свободой и не хотел быть задушенным жандармом. «Участь Занда» связывается с темой революции в романе. Развивается тема так: «В мае 1820 года узнали подробности казни Занда… Казнь Занда была вторым его торжеством…» Этому событию придается большое значение: оно вписывается в «календарь землетрясений европейских». Последний раз тема Занда возникает по определенному внутреннему родству с тем, что происходит с героем. (Это внутреннее родство, вероятно, не случайно поддержано как бы реальным.) При обыске, сопровождавшем высылку Кюхельбекера из Парижа, в его бумагах находят портрет. «Кто это?» — спрашивают жандармы. «Мой покойный брат», — отвечает Кюхельбекер. «Покойный брат» за год до этого был казнен и успел превратиться в символ европейского тираноборчества. А через четыре года после того, как Занд стал его братом, Кюхельбекер возьмет пистолет и пойдет на Петровскую площадь.
И еще об одном, несостоявшемся, путешествии он думал долгие годы: о путешествии в Грецию, поднявшую восстание против турецкого владычества. Романтик, поэт, мечтающий о свободе, о свержении тиранов, попадает в якобинскую, карбонарскую Европу, где только что блеснули ножи Лувеля и Занда, и здесь узнает о греческом восстании. «Как это просто! Разрешить все одним ударом! Ехать в Грецию! Сразиться там и умереть!»
Но в Грецию он не поехал.
Тема Греции проходит через всю первую половину романа, и с ней связывается не только судьба героя, но и судьбы Европы и России. Тема Греции идет в контексте с темами Ермолова, Грибоедова, Пушкина, Байрона, мировой политики и европейского освободительного движения.
Почему же он не поехал? «Поехать в Грецию — значило поехать умереть. Смерть его не пугала… ехать в Грецию было геройством, и вместе с тем это было похоже на бегство»: «слишком просто разрешалось все, — и тоска и неудачи, одним махом. Это слишком короткий путь».
Кажется, что человек сам хорошенько не знает причины, но сердцем чувствует, что это не выход, что нужно делать что-то другое.
Это «что-то другое» делается на протяжении всего романа.
Оказалось, что идти в Грецию не с чем. С пустыми руками идти туда нельзя. Но «если Ермолов решится и сам пойдет в Грецию… Вот это значило идти в Грецию не с пустыми руками». Но Ермолов посмеивается. Вильгельм ссорится с Ермоловым. Ссора с Ермоловым нужна для того, чтобы похоронить «Грецию»: «Греция не удавалась», «Греция вообще расплывалась». Она идет перед Эпизодом ссоры и сразу же после него и на этом заканчивается. Дальше в романе она проплывает снова, глухо и в отдалении, и уже в прошедшем времени, как воспоминание и как неудача: «Иногда опять мелькала мысль о Греции, но все это казалось ему далеким».
