Мы читаем и пишем об этом книги.
А может быть, исторически правильнее было бы схватить рукопись и бросить ее в камин?
Мы живем, сидим на стуле за столом, хорошо знаем, что ложно, а некоторые даже, что истинно.
Мы легко отличаем стул от стола, а некоторые даже — стол от шкафа, правильное мировоззрение от неправильного.
Но так ли безупречно и неоспоримо наше знание? Быть может, исторически более прогрессивным было бы признать, что оно еще не является достаточно безупречным, неоспоримым и совершенным?..
Например, мы обыкновенно говорим «выражение глаз»: «выражение глаз у этой девушки было очаровательным». А ученые утверждают: никакого «выражения глаз» нет, потому что глаза не изменяются, а изменяются веки, в связи с чем следует научно говорить так: «выражение век».
А вот мы ни за что не станем так говорить. Несмотря на то что уважение к подлинно научному знанию чрезвычайно исторически прогрессивно.
Или, например, мы привычно каждый день говорим: «жестокий, как тигр»: «выражение глаз у этой девушки было жестоким, как у тигра». А ученые авторитетно утверждают, что это совсем не так. Прогрессивный английский охотник Джим Корбетт пишет по этому поводу следующее:
«Писатель, впервые употребивший выражение «жестокий, как тигр» или «кровожадный, как тигр» с целью подчеркнуть отвратительные свойства описанного им в пьесе злодея, не только обнаружил достойное сожаления невежество в вопросе о звере, которого он так заклеймил, но и создал неверный образ, получивший самое широкое распространение. Именно эти выражения способствовали созданию неправильного мнения о тиграх у большинства людей, за исключением немногих, которым удалось составить свое самостоятельное суждение, основанное на реальных фактах» [159].
Так ли бесспорно наше знание, как этого иногда хочется? Или, быть может, то, что узнают о нас наши потомки, будет исторически более полно и прогрессивно?
В знаменитом романе Сальвадора де Мадариага убедительно доказано, что это именно так.
Вот что он пишет по интересующему нас вопросу:
«Нам известно: многие белые (то есть население Земли нашей эпохи и приблизительно пятидесяти предшествующих столетий. — А.Б.) вынуждены были носить на носу своеобразный оптический аппарат, сделанный из двух маленьких оконных стекол, специально отшлифованных так, чтобы ослабить напряжение глазных мышц.
Такие аппараты были найдены в различных частях света; они оправлены в золото, серебро или черепаховую кость. Имеются у нас также стеклышки для одного глаза, лишенные каких бы то ни было украшений… ими пользовались, по-видимому, представители беднейших классов[160].
Формализм, с которым боролись настойчиво и ожесточенно, в художественном творчестве Тынянова не играл никакой роли.
Крайне скверную роль в его художественном творчестве, как и в жизни всего искусства, искусствоведения и истории, играл вульгарный социологизм — преобладающая идеология тех лет, которая внедрялась настойчиво и ожесточенно. Эта идеология причинила серьезный вред «Восковой персоне» и «Малолетному Витушишникову» и непоправимый — «Пушкину».
Вульгарный социологизм Тынянова был отступлением, отходом на шаг (Тынянов не любил делать с удовольствием то, что ему было отвратительно), попыткой получить право хоть немного писать, костью, брошенной в тяжелых обстоятельствах. Он был не только большим писателем, он был чистым человеком.
В тот же 1930 год оказывается подлежащей переоценке, правда, не деятельность, а душевные качества двух великих писателей — Льва Толстого и Александра Блока.
Настороженное и неприязненное отношение к сомнительной исторической науке распространяется на традиционные представления о делах и людях. Это приводит к опровержению мнений, до тех пор ревизии не подлежавших. Такое опровержение было предпринято в «Исторических рассказах».
Вспоминая в «Автобиографии» о юношеском докладе в пушкинском семинарии С. А. Венгерова, Тынянов заявляет: «Больше всего я был несогласен с установившимися оценками»[161]. Несогласие с установившимися оценками прошло через всю литературную жизнь Тынянова, и это больше, чем многое иное, сделало его художником и ученым, не повторявшим привычные банальности, а создавшим одну из самых строгих и точных концепций русского литературоведения. При этом не всегда его опровержения установившихся оценок бывали бесспорными. Особенно настойчивыми они были в «Исторических рассказах».
