Пути истории революции и послереволюционных периодов, которые для Гейне и Франса были только гипотезами, для Тынянова стали реальной действительностью. Будущее Тынянову не казалось пахнущим «юфтью, кровью и великим множеством палок», как полагал Гейне, и не олицетворялось в образах жаждущих крови богов. Революция была для Тынянова исторической закономерностью, и этапы послереволюционного развития оказывали Ъа писателя прямое воздействие. Писатель менялся, и менялись его герои.
«Смерть Вазир-Мухтара» — главная книга Тынянова, собравшая вокруг себя обширную полемику, начавшуюся с того, такой или не такой должен быть Грибоедов, и вышедшую в решение путей и судеб русской литературы, — была уже написана.
Суждение о главной книге Тынянова было противоречиво, и это в известной мере сужало возможности писателя.
Тогда Тынянов после многих лет опасений и нерешительности, полагая, что завоевал свое право, и уже предчувствуя, что опоздал, начинает книгу о человеке, чья судьба была еще более трагична, чем судьба героев двух его первых романов.
Но было решено, что трагическая судьба не должна быть во что бы то ни стало окрашена в трагические тона.
Все в новом романе будет не похоже на предшествующие, и люди, которых мы знали по ранним книгам писателя, попав в новую, окажутся преображенными.
Это произошло не только потому, что писатель обратился к миру ребенка, что, несомненно, имело известное значение, и не потому, что действие написанных частей происходит до 14 декабря 1825 года, что для Тынянова имеет значение чрезвычайное, и даже не потому, что Тынянов обращается к человеку, которого он считал олицетворением самых высоких и важных начал русской истории, и не потому, что роман создавался в годы, когда исчерпала себя проблема «интеллигенция и революция», нелегкая проблема нашей истории, но потому, что из двух историй — прошлой и современной, влияющих на писателя, — решающее значение приобрела вторая история.
Тынянов написал роман с точки зрения человека, который ненадолго пережил Грибоедова и никогда не узнал, что же было потом. Роман написан так, как будто бы потом больше ничего не было, как будто бы потом только убивали поэтов, как будто бы поэты больше ничего не писали, а если и писали, то лишь «барабанные нормы» («Полтава») или стихи, за которые сгорают со стыда («Стансы»)…
Это мнение неверно. После 30 января 1829 года в русской истории произошли события, которые это мнение опровергают.
Тынянов ошибся, полагая, что в эпохи реакции ничего, кроме реакции, не бывает.
Исторический роман не может быть только историческим. Он становится историческим тогда, когда события прошлого представлены как предшественники и когда по Этим событиям можно добраться до того, что из них вышло. Исторический писатель — палеонтолог: по осколку, по кости события он восстанавливает умершее целое.
Если по событиям и людям, описанным в «Смерти Вазир-Мухтара», добираться до конечного результата, то мы, несомненно, придем к какому-то иному результату, чем тот, который существует в действительности.
Этим иным результатом было бы (следуя логике романа) перерождение революции и возникновение тиранического деспотического самодержавного полицейского государства.
Это не было ни случайностью, ни вкравшимся незаметно противоречием.
Система «Вазир-Мухтара» была последовательной и жесткой, и в ней не было исторического развития. Может быть, это произошло потому, что не все было понято в исторических обстоятельствах конца первого послереволюционного десятилетия и писателю стало видеться то, чего не было: исчерпанность революции и отступление от нее.
Если о социалистической революции можно было думать, что она кончилась тем же, чем кончились все предшествующие революции — в Нидерландах наследственным штатгальтерством, в Англии протекторатом, во Франции империей (дважды), то уж конечно можно было подумать, что за одним поэтом убьют другого, что все поэты будут убиты, что, может быть, декабристы и подготовили Герцена к политическому поприщу, но проку от этого очень мало, потому что Герцен вынужден был уехать в Англию, а в России остался Муравьев-вешатель.
