Вряд ли читателям «Вазир-Мухтара» позарез нужно уклончиво-стыдливое прощение Грибоедова за дружбу с Булгариным, который якобы в ту пору еще недостаточно явственно проявил себя как подлец, доносчик, сукин сын и т. д.[146]. Именно в ту пору, сразу же после 14 декабря, он себя таким и проявил, хотя и до 14 декабря не нужно было гипертрофии сообразительности, чтобы догадаться, каков Булгарин. Тынянов не скрывает причин хорошего отношениям нему Грибоедова. Причины эти не идеальны. Не в пример Рылееву, который в «Кюхле» собирается рубить Булгарину голову на «Северной пчеле», Грибоедов в «Вазир-Мухтаре» (так же, впрочем, как и в «Кюхле») Этого никак делать не собирается. Хорошее отношение к Булгарину Тынянов объясняет именно идеологическими причинами, в том числе и литературной борьбой.
«Он (Грибоедов. — А.Б.) втайне ненавидел литературу. Она была в чужих руках, все шло боком, делали не то, что нужно… Наконец, непостижимый, с незаконным правом нежного стиха и грубых разговоров Пушкин, казавшийся ему непомерным выскочкой, временщиком поэзии. Дружба с Булгариным удовлетворяла его.
Сначала он дружил с Фаддеем, потому что тот показался ему самым забавным из всей литературной сволочи, потом из-за того, что эту сволочь стали гнать, и наконец привык к этой дружбе. Фаддей был писатель Гостиного двора и лакейских передних. Это нравилось Грибоедову. Его предки были думные дьяки. Негритянский аристократизм Пушкина был ему смешон…
И притом всякую покойную жизнь он невольно представлял себе как дом Булгарина…»
Дружба с Булгариным объяснена завистью к тем, кто больше успел, желанием первенствовать, отверженностью в литературе, тем, что литература «была в чужих руках», в руках «непомерного выскочки, временщика поэзии» — Пушкина. «Временщик поэзии»… Это уже что-то от пушкинского Сальери.
С горечью говорит Тынянов о разорении Персии Николаем Павловичем, Паскевичем, Нессельродом и Грибоедовым. Осуждает Тынянов Грибоедова и через Ермолова («Нельзя разорять побежденные народы»), и самостоятельно. Из романа становится совершенно ясно, что Грибоедов в персидской трагедии оказался монархичнее монарха: он разорял Персию с большим ожесточением, чем Этого желал сам Николай Павлович (выколачивание контрибуции, куруров). И хотя Грибоедов кольнул Ермолова тем, что действовал его же методами («Не вы ли, Алексей Петрович, говорили, что надо колеи глубже нарезать?»), но ведь этим факт разорения побежденной страны не отменяется и не оправдывается. Независимо от Ермолова, Тынянов говорит: «Он не подумал о том, что он, Грибоедов Александр Сергеевич, хоронит империю Каджаров. Ни тепло, ни холодно ему не было от этого. И о Персии он не подумал».
Булгарин, разоренная Персия… Было и многое другое. Грибоедов не один раз кается в грехах, и покаяние его длинно.
Но Грибоедов не только дружил с Булгариным и разорял Персию, и Тынянов пишет роман не об этом, и не Это вдохновило его на роман о Грибоедове. Тынянов пишет роман о том, как гнет роковой власти сломил одного из самых значительных людей в истории русской культуры и русского освободительного движения. О гневе роковой власти, которая сламывала людей, не умеющих и не хотящих сопротивляться.
Роль человека в истории, качество человека, его знак определяются не с помощью нехитрой операции сложения достоинств и вычитания из них недостатков. История отбирает великих деятелей иным приемом, нежели господь бог, сначала набросавший на чашку весов Макаровы грехи, а потом на другую чашку Макаровы добрые дела, и когда перевесила вторая чашка, то сразу стало ясно, какой человек Макар.
Мы с отвращением говорим об отпущении грехов великому человеку только за то, что он велик. Скорее, наоборот: к великому человеку чаще предъявляются более строгие требования, чем к простым смертным.
И все-таки нельзя только осуждать великого человека за его недостатки и только оправдывать их значением великого человека и даже только замалчивать их.
Не вычитайте из великого деяния мелкие и крупные гадости человека, который совершил это деяние, и не прикидывайте, осталось ли что-нибудь стоящее.
