После окончания войны Алексей Иванович Гагарин решил перебраться в Гжатск. На исходе 1945 года Гагарины переехали в районный центр, поначалу жили в «мазанке», и еще через год по бревну перевезли из села свой дом, самостоятельно восстановив его на Ленинградской улице.
Из книги воспоминаний Юрия Гагарина
«Дорога в космос»
Вскоре отец ушел в армию, и остались мы втроем — мама, я и Бориска. Всем в колхозе заправляли теперь женщины и подростки.
После двухлетнего перерыва я снова отправился в школу. На четыре класса у нас была одна учительница — Ксения Герасимовна Филиппова. Учились в одной комнате сразу первый и третий классы. А когда кончались наши уроки, нас сменяли второй и четвертый классы. Не было ни чернил, ни карандашей, ни тетрадок. Классную доску разыскали, а вот мела не нашли. Писать учились на старых газетах. Если удавалось раздобыть оберточную бумагу или кусок старых обоев, то все радовались. На уроках арифметики складывали теперь не палочки, а патронные гильзы. У нас, мальчишек, все карманы были набиты ими.
От старшего брата и сестры долго не было никаких известий. Но бежавшие из неволи и вернувшиеся в село соседи рассказывали, что и Валентин и Зоя тоже удрали от фашистов и остались служить в Советской Армии. Вскоре пришло письмо-треугольничек со штампом полевой почты, и я по слогам прочел матери, что писала нам Зоя. А писала она, что служит по ветеринарному делу в кавалерийской части. Затем пришло письмо и от Валентина. Он воевал с фашистами на танке, был башенным стрелком. Я радовался, что брат и сестра живы, и гордился, что они колошматят гитлеровцев, от которых мы столько натерпелись.
Отец далеко с армией не пошел. Смолоду он хворал, а при фашистах с голодухи у него началась еще и язва желудка. Он попал в военный госпиталь в Гжатск, да так и остался в нем служить нестроевым. И служил и лечился одновременно.
Из книги воспоминаний Анны Гагариной
«Память сердца»
Лето только начиналось. Голод был ужасный. Был у меня небольшой запас ржи, несколько фунтов, что удалось от гитлеровцев утаить, немного продуктов Алексей Иванович получал на свой паек, да соорудил меленку. Намелю, бывало, мучки, травы добавлю, что ребята на пригорках собирали, — хлеб пеку. Тем и спасались. <…>
Я продолжала работать в колхозе. Дети были при мне, зимой учились в школе, летом помогали в меру своих детских силенок, а точнее сказать, в полную меру своей недетской ответственности. Ребятишки во время войны росли медленнее, а взрослели мгновенно.
Уже в первую весну по освобождении увидела я, как Юра и Бориска на скотном дворе раскопали из-под рухляди плуг.
— Зачем? Это не игрушка, — говорю.
А Юра мне в ответ:
— Пахать надо.
А как пахать? Во всем колхозе ни одной лошаденки.
— А мы вместо лошадей плуг потянем!
Конечно, сдвинуть плуг было не под силу мальчишкам. Вскопали поле вручную, но уж бороновать решили предложенным ими способом.
В один из приходов в Гжатск рассказала я Алексею Ивановичу о нашей затее.
— Нет! И борону вам не сдвинуть! — прикинул он. — Тяжела.
На другой день рано утром смотрю — идет мой Алексей Иванович. Оказывается, удалось ему на день взять увольнительную. Многое успел он в тот день в нашем клушинском доме сделать по хозяйству, смастерил и легонькую борону, которой мы потом не один год с ребятами бороновали. Хоть это так говорится — «легонькая», работать-то не так уж легко было, но все-таки можно.
Отцову борону опробовали мы сразу же, на другой день. Впряглись сыновья, склонились от усилий, к земле пригнулись — и двинулись. Я иду «коренником». До конца поля они дошли, оглянулись — пот по лицам течет, а улыбаются. У Юры улыбка широкая, задиристая:
