Кирька сам догадался:
- От этого, знать, и луны бывают разные: то круглые, то без края, а то и совсем как рог?!
- Ага. Вот так и пошёл он, мир от кузнечной руки умелой!
Улеба серьёзно, тихо закончил:
- Бают в народе, что спит тот кузнец и ныне…
- А где же он спит, скажи?
- Где-то у нас, на Руси. А где - не скажу, не знаю. Однако знаю одно: когда тот кузнец проснётся, тогда и докончит дело. Он в небо побольше гвоздей набьёт, чтоб крепче держалось. И землю перекуёт: земля наша будет краше!..
Они говорили о многом - о мире, о жизни всяких людей, о милых, оставленных ими в разных посёлках, о горе Руси и о близкой сече.
И вот то, во имя чего они шли, наконец, наступило: рать Иванки и книжника соединилась с плохо вооружённой, слабой дружиной беглого Святослава. Она не только соединилась с этой дружиной, но и сразу же вышла в чистое поле, где смело гуляли рати черниговцев и смолян.
Книжник как-то спросил Иванку
- Не жалко тебе смолян?
Княжич Иванка не понял вопроса и удивился:
- Чего их жалеть? Враги…
Князь Святослав, прислушавшись к их беседе, сердито и подозрительно поглядел на Данилу:
- Ты что спросил?
Он сразу понял тайну вопроса, книжник Данила толкает Иванку на жалость к врагам, на дружбу с врагами. Но если бы так случилось, то не было бы и сечи… а если не будет сечи, то не вернёт и изгой Святослав потерянного удела…
Подумав об этом, князь Святослав вмешался в беседу книжника и Иванки, сказал:
- Данила, как видно, струсил!
- Не струсил: душа болит, - ответил ему Данила.
- Чего ему трусить? - легко поддержал Данилу и добрый княжич Иванка. - Данила наш сечу всегда любил. Ведь правда, Данила?
Книжник смутился:
- Так…
- Ну, вот и секись!
- Однако про это хитрое слово о дружбе к смолянам я князю Юрию весть пошлю! - на всякий случай заметил князь Святослав. - Вельми престранное было слово про жалость к смолянам и всем другим…
Данила подумал: «Как царь Мануил с патриархом, так теперь этот донос пошлёт!» - и вновь ему стало больно и горько, как в тот нехороший час, когда в Суздале Юрий крикнул ему, прочитав донос:
- Чего ты хочешь, крамольник?
Подумав об этом, книжник в первую сечу с горя пошёл как в буйном хмелю.
Под ним был сильный, выносливый конь, привыкший к звону железа и вою чужих людей. Он резво скакал вперёд, и вот Иванковы воины вместе с Данилой врезались в гущу смелых черниговцев и смолян.
Данила рубился молча.
Меч и щит его вспыхивали на солнце и гулко звенели. Казалось, что это суздальский мастер-кузнец ещё работал над ними в кузне, настойчиво проверяя крепость металла на человеке. Злая, привыкшая к сече лошадь храпела и злобно рвала зубами плечи врагов. Жар боя жёг и её…
Сеча была подобна охоте. В ней на глазах у всех проверялись и закалялись качества человека: сноровка, разум, пылкость и сила.
Сходились копьё на копьё, клинок на клинок, дубина с дубиной, конь на коня.
Отвагу бойца видели друг и враг: бойцы сталкивались лицом к лицу, искали победу в стремительных поединках.
И книжник любил возбужденье смелого боя: он всякий раз прорубался только вперёд, как в частом лесу. Он взмахивал сталью сильно и быстро. Кровь не успевала стечь по лезвию к рукоятке, брызгалась каплями в стороны и кропила измятый снег.
Данила Никитич не видел, что делалось сзади и сбоку, стремясь вперёд.
Он не увидел, как новый боец Мирошка взмахнул топором и разбил противнику череп.
Не видел и взмахов меча Улебы, идущего возле коня по телам убитых.
Не видел и верного отрока Кирьку, которому рослый противник вдруг оцарапал рогатиной лоб.
Кровь из царапины залила Кириллу всё переносье и ослепила. Тогда второй из смолян, уклонившись с пути Улебы, ударил Кирьку мечом поперёк лица и рассёк его от рта до самых ушей. Нижняя часть лица тотчас же отвисла, открыв громадную рану.
Однако Кирька, неведомо как, устоял на ногах. Он упёрся руками в отвиснувший подбородок и сдвинул страшную рану. Шатаясь, он вышел из сечи, сумел дойти до обозов, где лекарь скрутил ему голову чистой холстиной, и только тогда упал.
Рана его срослась, и во время других походов он бился немало. Однако в тот страшный час, когда он, очнувшись, лёг не свежую хвою, он не услышал ни шума битвы, ни собственных стонов: лицо раздирала боль…
