Мирошка не смог ничего придумать. А половецкий конь шагал всё бойчее, дорога убегала всё дальше и дальше в лес. Ермилка стал отставать. Да и Мирошка едва поспевал за Сычом, стараясь держаться у самого стремени.
Сыч же, ничего не замечая, хвастливо рассказывал:
- После того, как ватажка моя распалась, встретил я в пути дружка. С ним тоже опрошлым летом вместе бродили по сим лесам, а ныне, гляжу, он в княжеской младшей дружине, князя смоленского ратник. В тот день он был не один, и вот схватили они меня да зачали мять бока… А я уж узнал дружка и кричу: «Погодите… почто своего-то? Стой!» Тут они меня отпустили, одели да накормили. И стал я с ними, как ратник, ходить в дозоры - следить врагов смоленского князя. Кого ни встретим - враги!
- И те? - Мирошка указал туда, где - уже невидимая отсюда - на лугу осталась толпа голодных бежан.
- Ага! - охотно ответил Сыч. - И те. И всякий другой. Потому что раз все враги, то нам же сподручней: куда ни пришёл - круши! На что ни взглянул - твоё! Чего ни всхотел - тебе!.. Аль худо?
- Не худо…
- Ну вот. И сам ты так можешь. Ей-богу! - Бродяга перекрестился. - Видал, как славно потешились мы с бездомными на лугу? Везде наша воля! Чего хотим, то и сделаем. А кто забунтует - смерть: скажем, что вор и князю изменник, - да в землю!..
Сыч говорил все хвастливее и громче, а парень ему отвечал всё угрюмее и односложнее: Мирошке было противно слушать поганые речи хвастливого душегубца. Правда, Мирошку и самого тянуло к бродячей свободной доле. Он без печали думал о том, что сбежал от своей постылой судьбы - из боярской усадьбы на Цне, где не было ничего, кроме голода и побоев. Но он не хотел быть «убойцем» и «татем». Ему претило тешиться так, как только что тешились трое всадников на лугу. Он слушал Сыча, вглядывался в его бледное, черноусое лицо, а сам всё время прикидывал: уж если бродяга ушёл от кустов, где затаился Страшко с мужиками, то как бы теперь хоть вдвоём с Ермилкой сшибить хвастуна с коня и ускакать на коне к бежанам?
- И понял я, Чахлый, - продолжал вести разговоры Сыч, - что неразумно в такое время по-волчьи, тайно бродить в лесу. Разумней делать всё явно: наняться в ратники к сильному воеводе, взять копьё да хватать людей от имени князя! Теперь все князья во вражде друг с другом. Пока они делят своё, мы вольно берём своё: в любом уделе для нас добыча! У городовых людей и у смердов всего для себя найдём: и меха и пажити всякой! Вон, ягнёнка нынче везём заставе на ужин!
Мирошка вдруг громко охнул и опустился на землю.
- Ты чего? - с участием спросил Сыч, задержав коня.
- Заноза! - скривив лицо, прохрипел Мирошка. - Аж будто в сердце вошла!..
Он склонился к ноге и сделал вид, что старается ухватить занозу ногтями.
В лесу было сыро и тихо. Два других всадника успели уехать далеко вперёд, и сюда едва долетала их бесконечная песня про черта, пивной котёл и пьяницу Скудя.
Скоро и песня утихла, и поотставший Ермилка догнал Сыча, а парень всё охал и неумело тянул занозу.
- Да ты ковырни ножом! - посоветовал Сыч.
- Ножа-то нет, на мою беду. А ну-ка, подай копьё…
- Зачем занозе копьё? Ножом будет легче…
- Дай хоть копьё!
Сыч подал парню копьё и с открытым презрением процедил сквозь зубы:
- Дурак ты, я вижу, Чахлый. Как малый отрок, не знаешь, чем лучше занозу достать!
Мирошка молча поковырял остриём копья покрытую грязью подошву левой ноги. Копьё было ровное, новое, как раз по руке. Но парень решил, что этого мало. С притворным вздохом он положил копьё на траву.
- Ты дай мне, и вправду, нож. Копьём занозу-то не с руки…
- А я тебе что твержу?
Сыч вытащил из-за пояса нож и протянул Мирошке.
- А наши, я слышу, спешат к заставе, - сказал он, прислушавшись к тишине. - Оно хоть в дозоре и прибыльно, ну а всё-таки дома…
Закончить он не успел: Мирошка схватил копьё и нацелился им прямо в грудь Сыча.
- Слезай! - приказал Мирошка с холодной злобой. Ермилка бочком подскочил к коню и схватил его за уздечку.
- Чего ты? - вскричал разбойник сердито и удивлённо. - Да я вам за эти шутки…
Заметив, что он пытается дёрнуть повод, Мирошка предупредил:
