Юный натуралист, 1936 № 01 - страница 10

Предупредить друзей об опасности можно и без крика, молча.

У входа в норку попалась в ловушку мышь. Когда я вытаскивал ее из ловушки, она с перепугу испачкала мочей пол и предательский кусочек сала. После этого другие мыши стали обходить этот участок пола и не трогали сала, хотя теперь взять его было совсем неопасно. Только через два дня они унесли сало. Вероятно, запах исчез. По-видимому, моча испуганных мышей обладает особым запахом. Все это совершается бессознательно и всегда одинаково независимо от того, с каким врагом приходится мыши иметь дело.

Все это наблюдения за жизнью мышей на свободе.

Эти небольшие опыты и наблюдения показывают, что все идет гладко, пока мышь действует в обычных для нее условиях.

Но небольшое вмешательство человека, и изменение обычных условий приводит зверька в полное замешательство. Разум мыши настолько мал, что не может дать нового решения. Мышь поступает по-прежнему, по-обычному, хотя при изменившихся условиях ее поведение становится явно нелепым.

В. Долгошов.

Рис. А. Елисеевнина

Одну зиму из-за болезни мне пришлось долго лежать в постели. На воздух я выходил только полежать в саду, на кровати. Вот я и решил заняться наблюдением птиц, которые подкармливались в устроенной мною птичьей кормушке. Так как кормушка от кровати была довольно далеко, то я стал ставить корм в 1^>1/_>2—2 метрах от себя в небольшом глиняном цветочном поддоннике, прямо на снег.

Первые дни синицы слетались с опаской за кормом. Но я лежал неподвижно, и вскоре они привыкли и стали брать корм. День ото дня я передвигал корм все ближе к кровати и однажды поставил поддонник прямо себе на ноги, покрытые одеялом. Чтобы лучше привлечь синиц, я насыпал самый лакомый для них корм: коноплю, подсолнечник и сыр.

Минут пять ни одна синица не решалась взять корм. Птички перелетали над кроватью, порхали над поддонником, а сесть боялись. Но вот одна, наиболее смелая, почти на лету схватила семечко подсолнуха и улетела с ним на ветку вишни. Вскоре начали одна за другой брать корм и другие синицы.

Через несколько дней синицы стали садиться на одеяло. Если корм был мягкий, то нередко они здесь его и с’едали. Но с твердым кормом (семена) они спешили на ветки ближайших деревьев: на мягком одеяле трудно расклевывать семена было.

Постепенно я стал передвигать корм ближе к лицу и вот уже дошел до рук. Синицы стали садиться на рукава шубы, на меховую шапку. А одна синица села даже на нос. Пришлось согнать.

Однако, уже через несколько минут эта же синица вновь прилетела за кормом.

При желании можно было бы легко поймать не одну синицу. Нужно было только быстро, от хвоста, схватить севшую на поддонник синицу или, еще проще, сжать пальцы, когда птичка опускалась на них. Но я этого не делал, опасаясь отпугнуть птичек.

Наблюдая синиц вплотную, я подметил, что многие из них разнятся в окраске, повадках, крике. Так, одна синица была куцая. Она где-то потеряла свой хвост, и ее легко было отличить даже издали. У другой синицы черный галстучек на груди был не сплошной, а перекошен узкой желтой полоской, хорошо заметной вблизи. У третьей на желтом фоне груди, неподалеку от черного галстука, было обособленное небольшое черное пятнышко.

Некоторых синиц, чтобы легче было отличать их друг от друга, я метил сам. Пойманной в ящик-ловушку птичке я чернилами (красными или фиолетовыми) ставил пятно на грудке или окрашивал белые щечки. Такая окраска, если не было оттепели, держалась по месяцу и дольше.

Любопытно было смотреть, как синицы с тревожными криками разлетались от своей подруги с намалеванными красными щечками. Впрочем, уже через несколько дней к ней относились, почти как обычно.

Эти отличия позволили мне установить у синиц некоторые постоянные привычки. Так, большинство их изо дня в день расклевывало корм на постоянных местах, на одной и той же излюбленной веточке вишни или на кусте смородины. Случайно севших здесь других синиц они сгоняли.

Кроме больших синиц, на кормушку прилетали изредка и другие синицы — гайки, московки, лазоревки. Долгохвостые синицы хотя в саду и бывали, но держались только на вершинах высоких деревьев и к кормушке не спускались.