Юность, 1973-01 - страница 2

Шрифт

Интервал

но обретаешь в окруженье

колец трамвайных, площадей

степное головокруженье

и ржанье рыжих лошадей.

И с целение

Вот так лежу с травой в обнимку,

и отдыхаю от трудов,

и в человека-невидимку

вдруг превратиться я готов.

Заговори мне боль, как знахарь,

да исцели меня травой,

Пусть облака плывут, как сахар,

как белый сахар даровой.

Так вот какая ты, природа,

твой солнцепек и твой ледник!

И умираешь ты от родов

и воскресаешь после них!

Я разделяю твою участь —

с тобой с утра и до утра —

вечнозеленую живучесть

падучих звёзд, летучих трав.

Не исчезает все куда-то,

лишь изменяет вид, пока

над головой моей кудлатой

меняют форму облака.

Смотри, земля меня зращает

над стаей птиц, под стаей туч.

Смотри, природа превращает

зелёный куст в зелёный луч.

ВАСИЛИЙ РЫКОВ

Кузнецы

В совхозе на тракторном стане

Работают сын и отец.

Давно доказали цыгане,

Что значит природный кузнец.

Коней приведут — оживает,

Светлеет лицо старика.

И долго по гривам блуждает,

О чем-то припомнив, рука.

А младший, колдуя у пресса,

Совсем не глядит на коней.

Другие теперь интересы

У этих строптивых парней.

Горит чистотою хрустальной

У новенькой «Явы» стекло.

И блещет цыганскою шалью

Обитое плюшем седло.

Высота

Заглох мотор, и обступили горы,

И подошла такая тишина,

Что бесконечность синего простора

Мне стала, словно музыка, слышна.

Внизу лежала тихая долина,

Исхоженная вдоль и поперёк,

Где мне знакома каждая морщина.

Где мне известен каждый уголок,

Где я живу, где век мой мчится скорый.

Совсем не замечая красоты.

Как важно иногда подняться в горы,

Как часто не хватает высоты!

ВЛАДИМИР ЕВПАТОВ

Не сужу — какие есть заслуги,

о потерях ваших не сужу,

ветераны. Я скажу о друге,

я о друге нашем расскажу.

Он и слеп и стар. Но а мир ребячий

запросто, уже который год,

он приходит, а не всякий зрячий

к нам, бывает, вовремя придет.

Знает он, негромкий и спокойный,

о войне. И знает суть игры.

Оттого между собою войны

не ведут соседние дворы.

Каждый вечер Генки, Вовки, Верки,

обо всем на свете позабыв,

слушают, как наши канонерки

проходили Керченский пролив.

Говорит он просто, не пугая,

говорит он строго, без прикрас.

Нам близка такая речь. Другая

с давних пор не привилась у нас.

Часто к нам приходят капитаны,

плотники, монтеры, доктора.

Это он зовет их неустанно,

ожидает посреди двора.

Он преображается, моложе

выглядит, суровым и прямым…

Вырастем. Такими станем тоже…

В самом главном бы сравняться с ним!..

Человеку не увидеть флага

и того, как далека земля.

Пусть он ходит в штатском. Но, однако,

он не будет списан с корабля.

Вместе с нами он выходит в море,

прыгнет в шлюпку, сядет на весло…

Догорает в человеке горе,

но от горя свет нам и тепло.

Коротко об авторах этих стихов.

В. ГУРИНОВИЧ — педагог, служил в Советской Армии, был электриком на заводе, поисковым рабочим, взрывником, лесорубом на Севере. Студент-заочник Литинститута.

В. КОРКИЯ — 23 года, работает в НИИ, студент-«вечерник» авиационного института.

С. СИМКИН — диспетчер Калининградского рыбного порта. Был матросом и рыбмастером. Заочно окончил вуз.

В. РЫКОВ работал на целинных землях инженером по комбайнам. Сейчас — главный инженер-механик совхоза «Судак» в Крыму.

В. ЕВПАТОВ — слесарь, студент-заочник Литинститута.

ЕВГЕНИЙ БОРИСОВ ЧУДАЧКА

Автор живёт и работает в г. Калинине. Выступал с рассказами в журналах «Юность», «Москва» и других. «Чудачка» — первая его повесть.

Рисунки КРУГЛОВА, А.Л03ЕНК0, КОШКИНА, ПЕТРУШИНА — студентов Художественного

института имени В. И. СУРИКОВА

Прошлым летом под самый сенокос в селе Никольском умер фельдшер Лобнин Илья Савельевич, застенчивый, одинокий старик. Никто не помнил, когда он появился в этих краях. Говорили, что он из старых, земских, имел когда-то большую практику в здешних местах. Но когда все это было!

Тех, кто знал и помнил его таким, теперь не то что в Никольском — во всей округе не сыщешь. Самая древняя жительница села, бабка Агафониха, и та деду Илье, как его называли, в дочки годилась. Так что для всех ныне здравствующих своих односельчан он будто всю жизнь и был просто добрый, отзывчивый, обходительный старичок.

Учитель истории местной школы Юрий Тимофеевич прозвал Илью Савельевича «нашим Чеховым». Прозвал, вероятно, потому, что в комнате председателя колхоза рядом с портретами лучших тружеников висела старая фотография деда Ильи, наклеенная на жесткое паспарту, на котором был оттиснут адрес фотографа и значилось — Санкт-Петербург. И в самом деле, изображенный на ней молодой человек походил на Чехова: аккуратная бородка, прядь волос, спадающая на лоб, старомодное пенсне на шнурочке, задумчивый, немного грустный взгляд.