Они прибыли.
Нэлл открыла дверь своей каюты и вошла внутрь. Позади осталась шумная вечеринка, приветствия новичков, проводы возвращающихся на Землю. Возвращалась маленькая седовласая японка Йоко Токахаши, которой прочили Нобелевскую премию по биологии, бортинженер из Евросоюза Гюнтер Клотц и высокий молчаливый русский, чью фамилию она так и не смогла ни выговорить, ни запомнить.
Все это время ее не покидало ощущение дежа вю. Кают-компания была точной копией кают-компании на Юноне-2 — тренировочном комплексе-имитаторе Флоридского центра подготовки астронавтов, где она прожила последние три месяца перед стартом. Тогда их каждый день гоняли по всяким нештатным ситуациям, кормили пищей, синтезированной из планктона, и учили мыться десятью литрами воды в день. Шутки шутками, а на этом последнем этапе отсеивалась добрая четверть кандидатов.
А потом вечеринка закончилась, и они с Марикой вышли в коридор. И впереди, и сзади коридор плавно загибался вверх, следуя ободу трехсотметрового колеса Юноны. Метров через 25 и спереди, и сзади луч зрения упирался во вздымающийся пол. И сколько не иди по этому полу — всегда останешься в самой низкой точке дуги.
К этому надо было привыкнуть.
— Нравится? — улыбаясь, спросила Марика.
От улыбки на ее щеках появлялись ямочки, как у ребенка.
— Как будто мы на дне буквы U, — оглянувшись, ответила Нэлл.
— Когда быстро идешь, еще чувствуешь направление вращения станции. Будто в гору взбираешься или наоборот сбегаешь вниз.
— Зато голова никуда не улетает, верно? На «Игле» помнишь, как было?
— Я летела на «Луче», вместе с русскими. Но помню, конечно.
Двери, разделяющие коридор на герметичные отсеки, открывались перед ними и закрывались за спиной. Стены каждого отсека были покрыты мелким рифленым узором — для каждого отсека разным. Во время тренировок их учили ориентироваться на станции даже в полной темноте.
— Заходи через пару часов, поболтаем, — сказала Марика, останавливаясь у своей каюты.
Нэлл кивнула.
Сейчас ей хотелось покоя и одиночества. Она знала, что это реакция организма на коммуникативный стресс и что потом это пройдет. Слишком много новых лиц, голосов, впечатлений, слишком устали губы от неизменной улыбки.
Каюта была точной копией ее каюты на Юноне-2. На стене висел выключенный серый постер. Нэлл забралась в ложемент, надела виртуальный шлем. Не торопясь, настроила микроклимат (22 градуса Цельсия, влажность 50%), выбрала цветовую температуру освещения, покопалась среди видеороликов. Перебрав несколько вариантов, отправила на постер ролик Дубровинского океанариума, где над галечным дном, среди коряг и треснутых амфор медитативно бродили разнообразные рыбины.
Она посмотрела текущий статус модуля «Кракен». Модуль уже был перестыкован с «Иглы» на Юнону, но еще не был подключен. Посмотрела орбитальные параметры «Виночерпия-2» и снимки, приходящие с орбиты. Старый знакомец Ганимед невозмутимо подставлял для съемки свои древние, покрытые бороздами и кратерами бока. Размер посадочного эллипса пока не изменился… ладно, подождем.
Зевнув, Нэлл сняла шлем и долго смотрела на постер. Постер мерцал зеленоватыми бликами. Плоские полосатые рыбы неслышно скользили в толще воды, бесстрастные, как облетающие листья. На камне сидел сомик с пестрой спинкой и поводил в разные стороны круглыми черными глазами с золотистым ободком. Тихий плеск воды успокаивал…
Наконец, Нэлл встряхнулась и отправила вызов Марике.
— Я забегу?
— Забегай, — согласилась та.
Каюта Марики оказалась погружена в закатный сумрак. На огромном — в полстены — постере на дикий песчаный берег набегали пологие морские волны. Вскрикивали чайки. На рваных облаках лежали розовые блики заходящего солнца. У самого горизонта над морем висел дирижабль.
Марика сидела на полу, прислонившись спиной к стене.
— Это Равда, вебкамера, — пояснила она, не дожидаясь вопросов.
Нэлл подошла поближе к постеру. Ощущение присутствия было полным, не хватало только порывов свежего морского ветра.
— Красота! — с чувством сказала она.
— А ведь вернусь домой, наверняка повешу себе на стену Европу, — усмехнулась Марика. Ее лицо вдруг показалось Нэлл очень усталым. — Человек — такая скотинка, вечно недоволен тем, что имеет.
