Все остальное мне полагалось пошить по меркам или получить со склада — все до одного юнкера во Владимирском числились на полном казенном обеспечении… даже те, чьи семьи вполне могли себе позволить и некоторую роскошь.
Воронцов без своего модного пиджачка бы здесь точно удавился от тоски.
— Ко мне в племянники пойдешь?
Сначала я подумал, что негромкий голос, раздавшийся с соседней койки, мне послышался. Но нет: здоровяк с прокуренными усами — тот самый, который пришел вместе с Подольским — обращался именно ко мне.
Причем обращался не по уставу, на «ты» и так, чтобы никто другой не мог услышать наш разговор. И я бы, пожалуй, принял все это за попытку цукнуть меня, что называется, не отходя от кассы…
Если бы не одно «но» — похоже, юнкерские обычаи подразумевали как раз обратное: это сугубец должен был выпрашивать потенциального «дядьку» взять его «в семью». А тут…
По местным меркам мне, можно сказать, оказывали великую честь.
— Сам предлагаешь? — негромко отозвался я. — Вроде не так у вас тут принято.
— У нас, может, и не принято. — Здоровяк уселся на койке, натужно заскрипевшей под его немалым весом. — А я — предлагаю.
Коротко и ясно. Болтать он, похоже, не любит.
— А если я выберу жить по уставу? — усмехнулся я.
— Не выберешь. А выберешь — значит, дураком будешь. — Здоровяк пожал могучими плечищами. — Традиции здесь уважают. Ты не смотри, что старшие сугубцев гоняют в хвост и в гриву. Это только до присяги, два месяца. И больше напоказ все, а на деле «дядька» молодого в жизни пальцем не тронет. И другим не даст.
— А по уставу?
— Значит, и будет по уставу. И взводный по положенному спрашивать будет, а не по человечески. И ротный, и свои господа юнкера. И на все три года — до самого выпуска — никто тебе тут руки не подаст. А если в полку потом узнают, что к ним красный распределился — тоже хорошего не будет.
— Красный? — переспросил я.
— Так называют юнкеров, которые решили жить по уставу, — ответил здоровяк. — Я за все годы только одного такого знал. Вроде и правильный офицер был, а человек — сволочь. Как выпустился, принялся в полку солдат гонять.
— А дальше?
— А дальше всякое рассказывали. Уж не знаю, что именно у него там вышло — а через полгода господин подпоручик со службы ушел. Насовсем.
Вот такие дела. Хрен оказался ничуть не слаще редьки — скорее наоборот. Не то, чтобы меня так уж радовала перспектива на ближайшие два месяца превратиться в бесправного сугубого «зверя», чуть ли не раба «дядьки»… но жизнь по уставу неприятностей сулила куда больше. Похоже, «красный» юнкер в каком-то смысле совершал форменное социальное самоубийство, разом превращаясь в изгоя не только на три года училища, но и на всю оставшуюся армейскую жизнь.
Так себе расклад.
— Хорошо… — проговорил я. — А тебе-то самому оно зачем?
— Мне — незачем. — Здоровяк басовито рассмеялся. — Оно тебе надо, молодой. Если хочешь по уставу жить — дело твое. Или можешь к другому дядьке попроситься. После того, как ты с Богданом его сиятельство князя Куракина отлупил, тебе из наших никто не откажет.
Вот тебе и раз. Еще один князь нарисовался — и с тем я уже успел поцапаться в первый же день. Так и до дуэли недалеко.
— Так что если решишь песни петь или ерундой всякой маяться — милости прошу, — проговорил здоровяк. — А я тебя настоящему делу научить могу. Такому, что на занятиях и не покажут другой раз… В общем, сам решай. Уговаривать не буду.
И спрашивать второй раз — как Подольский Артема — видимо, тоже.
С одной стороны, не очень-то хотелось по своей воле вписываться в этот самый пехотный цук. Но с другой… Нет, других сторон было определенно больше. Вряд ли Багратион хотел бы, чтобы «его человек» во Владимирском училище превратился в «красного» изгоя. И еще меньше этого хотел я сам. Да и сам потенциальный покровитель вовсе не выглядел тем, кто станет без повода измываться над сугубцем.
Ну что, Горчаков… доверимся чуйке?
— Понял тебя, — проговорил я. — Так как тебя хоть звать-то…дядька?
— Иваном Сечиным. — Здоровяк едва заметно улыбнулся. — Если лично. А в обществе благородных офицеров — господин подпоручик.
