Ободрившийся было при словах Свиридова, но теперь не видя поддержки у делегатов съезда, старик обиженно запахнул полу полушубка.
— Ладно! — сердито заговорил он. — Прогоняйте. Хрен с вами… А тебе я, — пригрозил он Подтелкову костылем, — припомню!.. Истинный господь, припомню!..
Казаки засмеялись.
— Пропустите его, товарищи! — так же спокойно, но чуть побледнев от волнения, сказал Подтелков.
Что-то бормоча и отплевываясь, старик исчез в дверях.
— Вот такие нам и зло делают, — сказал Щаденко. — Я этого старика хорошо знаю. Богач, лютый человек… Кроме пакости, от него ничего нельзя ожидать… Видите, как ему правда глаза заколола…
Речь Щаденко была убедительной. Его казаки слушали внимательно. Он говорил, что если трудовые казаки-фронтовики не расправятся с правительством Каледина, которое их толкает к гибели, то неизбежно начнется гражданская война, в которой погибнет все хозяйство казака, погибнет все народное хозяйство, так как рабочие бросят шахты, разбегутся, станут рудники, застынет промышленность, и казачество, вдоволь испытавшее все ужасы войны, будет, как и весь русский народ, обречено на голод, на отсутствие предметов первой необходимости: соли, мануфактуры, керосина и прочих промышленных товаров.
— За советскую власть, — говорил Щаденко, — стоят многие миллионы рабочих и крестьян, и, конечно, не маленькой кучке казаков справиться со всем русским народом. Эта борьба была бы не в пользу казачеству. Она его вконец разорила бы. Рассчитывать на выгоду от такой войны только генералы, помещики и капиталисты, которые хотят вернуть себе отобранные у них народом фабрики и землю…
— Я прошу дать мне слово! — попросил Свиридов.
— Как фамилия? — спросил у него Подтелков. — И от какого полка?
— Урядник Свиридов. Он сорок четвертого полка.
— Слово предоставляется Свиридову! — объявил Подтелков. — Делегат сорок четвертого полка.
Твердо шагая, Свиридов подошел к трибуне, повернулся лицом к делегатам.
— Станишники-односумы, — начал он уверенно. — Дозвольте мне, что называется, напрямки с вами поговорить. Вот тут много уже выступало людей, и все это они зовут нас поднять оружье на генерала Каледина, сместить его с атаманского места и на место его, стало быть, выбрать какого-нибудь своего советского атамана…
— Не атамана, а советский революционный исполнительный комитет, поправил его Кривошлыков.
— А это все едино, — отмахнулся Свиридов. — А у меня мнение другое. До рвотины надоела нам война проклятая. Сколь уж мы с вами нагляделись на реки крови, пролитой на войне, сколько мы навидались трупов… Из души воротит, как вспомнишь об этом… А нас тут наталкивают, чтобы мы снова начали кровь проливать, генералов да офицеров своих били… Нет! Надоело нам все это дело. Хватит! Надобно замириться с атаманом Калединым да попросить, чтоб нас скорей по-домам распустили…
— Правильно! — отозвалось несколько голосов. Но большинство молчало, обдумывая сказанное Свиридовым.
От дверей к столу прошел чубатый казак и подал Подтелкову какую-то бумажку. Подтелков прочитал и, укоризненно покачав головой, отдал ее Востропятову. Все в президиуме прочитали принесенную казаком бумагу. Кривошлыков бурно вскочил со стула и, перебивая Свиридова, взволнованно крикнул:
— Товарищи фронтовики! Вот сейчас товарищ, выступая, сказал, что надо помириться с Калединым да спокойно разойтись по домам. И некоторые из вас его поддержали, кричат «правильно!» Нет, товарищи, неправильно это! Не имеем права мы разъезжаться по домам, пока не закончим начатого дела… Дай, Федор, телеграмму! — обернулся он к Подтелкову.
Тот подал ему бумажку, которую только что читали все в президиуме.
— Вот! — потряс ею над своей головой Кривошлыков. — Это телеграмма Каледина к командиру нашей дивизии. Казаки ее перехватили на телеграфе да принесли сюда… Каледин приказывает арестовать весь наш съезд… Вот так, товарищ урядник, — обернулся Кривошлыков к Свиридову. — Вы предлагаете помириться с Калединым, а он приказывает вас и ваших товарищей арестовать. Простите, что я вас прервал, продолжайте свою речь.
Сообщение Кривошлыкова вызвало возбуждение. Некоторые фронтовики, вскочив на парты, разгневанно размахивая руками, орали:
