- Здравья желаю, господин урядник! С приездом вас с родного тихого Дона!
Прохор узнал казака. Он служил в обозе ездовым.
- Здравствуй, Шурыгин!
- Ну, как у нас там, на Дону? - поинтересовался Шурыгин. - Небось, скоро готовятся сеять?
- Там рано весна началась. Думаю, что кое-где повыехали в поле.
- Эх, паханул бы теперь, - со вздохом сказал Шурыгин.
Прохор с вахмистром устроились на сене в задке тачанки. Востропятов заботливо укрыл Прохора брезентом.
- Так-то лучше будет, - сказал он. - Ну, трогай, Шурыгин!
Шурыгин стегнул кнутом лошадей. Они легко рванули тачанку, затрусили мелкой рысцой по залитому жидкой грязью шоссе, обгоняя намокшие возы, накрытые брезентом, санитарные фургоны, зеленые двуколки, направлявшиеся к позициям.
Навстречу бежали черные борозды вспаханной земли, изрытой воронками. По обочинам шоссе бесконечными лентами плыли кюветы, наполненные талым снегом и водой. Иногда на глаза попадались полуобглоданные бродячими собаками смердящие конские трупы, поломанные телеги.
Изредка по направлению к позиции шли небольшие группы пехотинцев с подоткнутыми за пояса полами захлюстанных шинелей.
- Посторонись! - кричал Шурыгин.
Солдаты хмуро оборачивались, сходили с шоссе, пропуская тачанку.
- Зазябли, земляки? - скаля зубы в усмешке, спрашивал у них Шурыгин.
Солдаты отмалчивались, продолжая шагать вслед за тачанкой.
- Подвез бы хоть, - крикнул кто-то из них.
- Да разве вас всех увезешь? - прокричал в ответ Шурыгин.
Вправо от дороги из груды обожженного кирпича и гловешек сиротливо торчали закопченные печные трубы. По пепелищу бродили одичавшие собаки.
"Наверно, тут стояла веселая деревушка, - с грустью думал Прохор. - А вот война разрушила ее, жителей разогнала бродить по свету".
Гнали группу пленных австрийцев в серо-голубых шинелях. Австрийцы, зябко съежившись, втянув шеи в поднятые воротники, шли медленно, не поднимая глаз. Впереди шагал длинный офицер в кепи с землистым печальным лицом.
- Эй, австрияки! - не утерпев, крикнул им неугомонный Шурыгин. Отвоевались, а?.. Войне капут?
- Война капут! - отозвалось два-три голоса из рядов пленных. - Плэн карош!..
- Ишь, черти, - обернувшись, засмеялся Шурыгин. - Теперь им и плен хорош стал. А вот четвертый год воюют, проклятые, а не думали об этом.
- Я тебе, Ермаков, завидую, что побывал дома, - вздохнул Востропятов. - Я так и полетел бы туда. Заскучал по детишкам. У меня ведь их трое... Второй год уже не был дома.
- Что ж не попросишься в отпуск?
- Просился у командира сотни, - уныло сказал вахмистр. - Он и отказывать не отказывает - и пускать не пускает... Говорит, подожди немножко... А чего ждать, черти его знают. - Помолчав, он попросил Прохора: - Ты, Ермаков, вроде теперь наше избранное начальство. Может, намекнул бы командиру сотни насчет меня, а?..
- Ладно, - пообещал тот.
- Знаешь, как меня выручил бы, - обрадованный этой возможностью проговорил вахмистр. - Магарыч бы хороший поставил.
- Без магарыча поговорю.
Впереди, во мглистой дали, заглушенно загромыхали орудия.
- Слышишь, урядник? - обернувшись, подмигнул Шурыгин Прохору. Небось, от этой музыки уже отвык?
- Отвык, - вздохнул Прохор. - Не слыхать бы ее вовек.
И чем ближе подъезжали к фронту, тем явственнее и отчетливее становился гром пушек.
У Прохора тоскливо защемило сердце: опять война... смерть... кровь... Опять то же, что он испытывал уже в течение трех лет. Как будто никогда и не было этого короткого отпуска, когда он полной грудью вдохнул в себя такой желанный запах мирной жизни. Да и в самом деле, был ли он в отпуске дома? Может быть, это был только сон?..
* * *
Прохор представился командиру сотни, есаулу Коневу. Наступила будничная тоскливая фронтовая жизнь.
Потекли дни и ночи, заполненные военными заботами и треволнениями. Ездили в разведку, дежурили у штабов высшего командования, выполняли обязанности связных между воинскими соединениями. Иногда происходили схватки с противником. Длинными вечерами до одури бились в карты в блиндажах, до тошноты курили и врали до виртуозности, хвастаясь мнимыми фантастическими подвигами, в которые никто не верил. Изредка, раздобыв спирту, напивались до бесчувствия.