- Нет, сволочь, нет, - шипел я ему. Мальчик почти его выдернул. Он был сильнее меня, но я держал крепче.
О Иисусе, вручаю тебе родителей своих, родню, благодетелей, учителей и друзей.
Вознагради их по-особому за всю их заботу и за горести, которые я на них навлек.
- Ты, задрота маленькая! Отпусти горшок! - сказал я ему.
- Донни! Оставь дядю в покое! - заверещала ему женщина.
Донни убежал. Один из мужиков посмотрел на меня.
- Здрасьте! - сказал он.
- Привет, - ответил я.
Такси выглядело прекрасно.
- Чинаски?
- Да. Поехали. - Я сел вперед вместе со своим горшком. Как бы пристроился на одной ягодице. Дал ему адрес. Потом добавил:
- Слушайте, если я заору, съезжайте на обочину возле щита, заправки, чего угодно. Но перестаньте ехать. Возможно, придется посрать.
- Ладно.
Мы поехали. Улицы тоже выглядели хорошо. Полдень. Я по-прежнему был жив.
- Послушайте, - спросил я его, - а где тут хороший бордель? Где я могу подснять хороший, чистый, недорогой кусочек жопки?
- Я ничего про такие вещи не знаю.
- ДА ЛАДНО, ЛАДНО! - заорал я. - Я что, на фараона похож? На стукача? Можешь мне баки не заколачивать, шеф!
- Нет, я не шучу. Я ничего про такие вещи не знаю. Я езжу днем. Может, ночной таксист вас и просветил бы.
- Ладно, я тебе верю. Сворачивай сюда.
Старая хибара смотрелась славно меж всех этих многоэтажных апартаментов. Мой "Плимут'57" стоял весь покрытый птичьим пометом и с полуспущенными шинами. Мне же нужна была только горячая ванна. Горячая ванна. Кипяток мне на бедную задницу. Покой. Старые Беговые Формы. Счета за газ и свет. Письма от одиноких женщин, которых не трахнешь - слишком далеко живут. Воды. Горячей воды. Покоя. И я размазываюсь по стенам, заползаю в окопчик собственной богом проклятой души. Я дал ему хорошие чаевые и медленно пошел по проезду. Дверь была открыта. Широко.
Кто-то по чему-то колотил молотком. С постели сдернуты простыни. Боже мой, меня обчистили! Меня выселили!
Я вошел и заорал:
- ЭЙ!
В гостиную вышел мой хозяин.
- В-во, мы тебя так рано и не ждали! Титан тут потек, так нам пришлось его выкорчевать. Новый поставим.
- В смысле, горячей воды нет?
- Не-а, нет.
Милостивый Иисусе, я добровольно принимаю испытание это, кое тебе было по душе на меня наложить.
Вошла его жена.
- О, а я как раз собиралась тебе постель застелить.
- Ладно. Прекрасно.
- Он должен новый титан сегодня подсоединить. У нас может запчастей не хватить.
По воскресеньям запчасти трудно доставать.
- Ладно, я сам застелю, - сказал я.
- Да постелю я тебе.
- Нет, пожалуйста, я сам.
Я зашел в спальню и стал заправлять постель. Тут и подступило. Я побежал на горшок. Садясь, я слышал, как он колотит по титану. Я был рад, что он колотит. Я разразился тихой речью. Потом лег в постель. Было слышно пару в соседнем дворике. Он был пьян. Они ссорились.
- А с тобой беда в том, что у тебя вообще никаких концепций нет! Ты ничего не знаешь! Ты глупая! А ко всему прочему еще и шлюха!
Я снова был дома. Это здорово. Я перевернулся на живот. Армии во Вьетнаме были при деле. В переулках бомжи сосали винч из бутылок. Солнце все еще стояло высоко. Оно пробивалось сквозь шторы. Я наблюдал, как по подоконнику ползет паучок. Видел старую газету на полу. Там напечатана фотография трех молоденьких девушек - они прыгают через забор, сильно оголив ноги. Все это место походило на меня и пахло мной. Обои меня знали. Изумительно. Я осознавал свои ноги и локти, свои волосы. Я не чувствовал себя на 45 лет. Я чувствовал себя чертовым монахом, на которого только что снизошло откровение. Я чувствовал, что, наверное, влюблен во что-то очень хорошее, но не уверен, что это такое, - оно просто рядом. Я слушал все звуки, шум мотоциклов и машин. Слышал, как лают собаки. Люди и смех.
Потом уснул. Я все спал, спал и спал. Пока растение заглядывало ко мне через окно, пока растение смотрело на меня. Солнце продолжало трудиться, а паучок все ползал.
ПРИЗНАНИЯ ЧЕЛОВЕКА, БЕЗУМНОГО НАСТОЛЬКО, ЧТОБЫ ЖИТЬ СО ЗВЕРЬЕМ
1.
Помню, как дрочил в чулане, надев материнские туфли на высоком каблуке и глядя в зеркало на собственные ноги, медленно подтягивая ткань все выше и выше, будто подсматривал за женщиной, и меня прервали два моих приятеля, зашедшие в дом:
