- Лора Дэй, встаньте, пожалуйста. Покажись, любовь моя.
Она встает, машет руками.
Меня больше начинает интересовать пиво, нежели поэзия. Между стихотворениями я разговариваю, сухое банальное дерьмо, скучно. Я Х.Богарт. Я - Хемингуэй. Я - срань горячая.
- Читай стихи, Чинаски! - орут они.
И они правы, знаете ли. Пытаюсь придерживаться стихов. Но большую часть времени я еще и у дверцы холодильника. Работа от этого только спорится, а они свое уже заплатили. Мне рассказывали, как Джон Кейдж однажды вышел на сцену, съел яблоко, ушел, получил тысячу долларов. Я прикинул, что надо выпить еще несколько.
Так, закончилось. Столпились вокруг. Автографы. Они приехали из Орегона, Лос-Анжелеса, Вашингтона. И хорошенькие славненькие девчонки тоже. Вот что доконало Дилана Томаса.
Снова наверху у нас, пьем пиво и разговариваем с Лорой и Джо Крысяком. Внизу ломятся в дверь.
- Чинаски! Чинаски! - Джо спускается их отфутболить. Я - рок-звезда. Наконец, я тоже иду вниз, некоторых впускаю. Некоторых я даже знаю. Голодающие поэты.
Редакторы малюсеньких журналов. Пролезают и те, кого я не знаю. Ладно, ладно - запирайте двери!
Выпиваем. Выпиваем. Выпиваем. Эл Масантик в ванной падает и раскраивает себе череп. Прекрасный поэт, этот Эл.
Ладно, все говорят одновременно. Просто еще одна неряшливая пивная пьянка. Потом редактор малюсенького журнальчика начинает колотить какого-то гомика. Мне это не нравится. Я пытаюсь их развести. Разбивают окно. Я сталкиваю их с лестницы. Я всех сталкиваю с лестницы, кроме Лоры. Вечеринка окончена. Ну, не совсем.
Начинаем мы с Лорой. Начинаем мы с моей любовью. Характерец у нее ого-го, у меня - ей под стать. Как обычно, из-за ерунды. Я говорю, чтоб она катилась к чертям.
Она катится.
Просыпаюсь через несколько часов, а она стоит посреди комнаты. Я подскакиваю с кровати и крою ее последними словами. Она на меня прыгает.
- Я тебя убью, сукин сын!
Я пьян. Она меня валит на пол в кухне. Рожа у меня разбита, идет кровь. Она прокусывает мне руку. Я не хочу умирать. Я не хочу умирать! Будь проклята страсть! Я забегаю в кухню и выливаю себе на руку полбутылки йода. Она выкидывает мои трусы и рубашки из своего чемодана, забирает свой билет на самолет. Снова в пути. У нас снова все кончено навсегда. Я ложусь обратно в постель и слушаю, как ее каблучки цокают под горку.
На обратном пути в самолете камера снова работает. Парни с Канала 15 сейчас все выяснят про жизнь. Камера останавливается на дырке у меня в руке. Я держу стакан с двойной порцией.
- Джентльмены, - говорю я, - с женщиной никогда ничего не выйдет. Абсолютно никак и никогда.
Все они кивают, соглашаясь. Звукорежиссер кивает, оператор кивает, продюсер кивает. Кивают и некоторые пассажиры. Всю дорогу я пью по-тяжелой, смакуя свою скорбь, как говорится. Что поэту делать без скорби? Она ему нужна так же, как пишущая машинка.
Конечно, бар в аэропорту тоже мой. В любом случае был бы моим. Камера идет в бар за мной. Парни в баре озираются, поднимают стаканы и говорят о том, как с женщиной ничего никогда не может выйти.
За чтения я хапнул 400 долларов.
- А зачем камера? - спрашивает сидящий рядом.
- Я поэт, - объясняю ему я.
- Поэт? - переспрашивает он. - Как вас зовут?
- Дилан Томас, - отвечаю я.
Поднимаю стакан, опустошаю его залпом, смотрю прямо перед собой. Поехали.
НЕТ ШЕИ И ГАДОК, КАК ЧЕРТ
У меня живот крутило, а она снимала меня, пока я потел и подыхал в очереди, наблюдая, как какая-то пышечка в коротком лиловом платьице и на высоких каблуках расстреливает из воздушки отряд пластмассовых уточек. Я сказал Вики, что сейчас вернусь, попросил у девчонки за стойкой одноразовый стаканчик и немного воды и заглотил свои алка-зельцеры. Откинулся на спинку и вспотел.
Вики была счастлива. Мы сваливали из города. Мне нравилось, когда Вики счастлива. Она заслужила свое счастье. Я встал, сходил в мужскую комнату и хорошенько просрался. Когда я вышел, пассажиров уже звали на посадку. Гидроплан был не очень большой. Два пропеллера. Мы зашли последними. Там помещалось всего шесть или семь.
