Вырывать лучше прядями, а не отдельными волосками, потому что тогда заметен результат. Не на голове: на голове еще долго не будет заметен, уж больно много там волос, а на подушке — будет. Гражита складывает волосы на подушку и пересчитывает. Восемь. Сотен. Волосков. Нормально. Ничего. Прядь на ладонь намотать — дерг! Еще завитушку из кожи вон — дерг! Еще пучок хрупких нитей из себя прочь — дерг! И не больно ни чуточки, хотя тут никто и не спрашивает, больно или нет, тут у людей свои проблемы. Девочка на соседней кровати прижгла себя сигаретой, парень из второго отделения жрал стекло. Гражита стекло не жрет, она вообще мало жрет, ей противно. Пусть жрет тот, кто себя любит. Гражита себя уже достаточно любила, спасибо, ей хватило. Она за ту детскую к себе любовь всю жизнь платит, много чести теперь еще что—то жрать.
Здесь ее любят и считают красивой. В университете ее тоже любили и считали красивой, еще бы с такими—то волосами, да с таким—то языком «Когда я вяжу, я вяжу». Гы—гы—гы. Отбрила называется. Вот именно что отбрила. А ее брить некому, ей приходиться себя руками, по волоску. Из университета прямо и увезли, чего мелочиться. Полкафедры стояло и наблюдало. Она просто вязание забыла в тот день, лекция была скучная, ей руки некуда было девать. И сама не заметила как начала вырывать из себя волосы, сначала прядками, потом пучками, увлеклась, потому что поняла: вот оно. Вот как она может освободиться от мамы и ее ведра с мыльной водой. Вот как она сделает. И пусть после этого кто—нибудь попробует связать ей руки. Лекция кончилась, а она все сидела и вырывала, сидела и вырывала. Вяжи, Гражина, вяжи. Руки ей, надо сказать, не вязали. Просто приехали и забрали, тихо так. Она и не сопротивлялась: не все ли равно, где этим заниматься. А когда вырванных волос будет достаточно, можно будет что—нибудь связать.
Я выдам замуж старшую дочь и перестану спать.
Прекращу выходить из дома, чтоб не пропустить звонка.
«Маленькая», «не справится», «не захочет, не будет, заплачет»
— папы нету, бабушки нету, кто ее заберет?
Я выдам замуж среднюю дочь и переселюсь под дверь.
Вдруг она возвратится ночью? Мы будем жить,
как погорельцы, не засыпая, чтобы услышать стук.
«Маленькая», «не справится», «не захочет, не будет, заплачет» —
няни нету, горничной нету — кто ее впустит в дом?
Я выдам замуж младшую дочь и лягу в ее постель,
Мне будет уже безразлично, о чем шумит коридор,
— мой невозможный ребенок повсюду заходит без стука.
Не запирай, пожалуйста, двери: вдруг она снова забыла ключи.
А поздней ночью, когда дела отпустят меня к бессоннице,
когда я сильно устану ждать, слушая тишину,
я позову тихонько: заберите меня отсюда кто—нибудь.
Но папы нету, бабушки нету — кто меня заберет?
* * *
Я буду вешать фонарь на крюк, я буду стеречь крыльцо
Я вытрясу душу из старых часов, я подожгу овин,
я испеку пирог и его, крошки швырнув под стол,
силой скормлю его тому, кто взойдет случайно на мой порог.
Маленькие! Не справятся! Не сумеют, не станут, заплачут…
Мне не нужны мои руки, без которых никто не умер.
Собакой лежать у двери — скажете, тоже искусство?
Тогда вот вы и ложитесь. Подвиньтесь левее, дует.
* * *
У моей старшей дочери внуки,
и у средней дочери внуки,
и у младшей дочери внуки.
Моя старшая дочь не спит по ночам.
И средняя дочь не спит по ночам,
и младшая дочь не спит по ночам.
Мои сумасшедшие дети.
такие исключителыю взрослые,
абсолютно во мне не нуждающиеся.
маленькие: не справляются, не хотят, не умеют, плачут…
заберите меня отсюда кто—нибудь
