Когда к нам приходило сразу много народу, главным образом молодежи из Бидуэла, что случалось чрезвычайно редко, то, по его мнению, необходимо было заводить оживленную и занимательную беседу. Из речей отца я сделал вывод, что он хочет играть роль веселого трактирщика. Мать, вероятно, с самого начала отнеслась к его затее с сомнением, но не стала его отговаривать. Отцу казалось, что в душах более молодых жителей города Бидуэла вспыхнет страстное желание как можно чаще бывать в обществе его и матери. По вечерам со стороны Тарнер-пайка будут приходить с песнями оживленные, веселые группы людей; с радостными криками и смехом они будут вваливаться в закусочную. Начнутся веселье и шутки. Пусть читатель не думает, будто отец говорил об этом именно так ясно и подробно. Как я уже сказал, он был человеком немногословным. «Им нужно место, где собираться. Говорю тебе, — повторял он снова и снова, обращаясь к матери, — им нужно место, где собираться». Дальше этого он не шел. Остальное дополнило мое воображение.
Две или три недели все в доме находились под властью идеи отца. Мы много не разговаривали, но в нашей повседневной жизни усердно старались отбросить угрюмый вид и улыбаться. Мать улыбалась посетителям, а я, заразившись от нее, улыбался нашей кошке. Что-то лихорадочное было в страстном желании отца нравиться. В нем, несомненно, где-то глубоко таилась жилка комедианта. Он тратил не слишком много из своего запаса шуток на железнодорожников, которым прислуживал по ночам, но, казалось, ждал прихода какого-нибудь молодого человека или женщины из Бидуэла, чтобы показать им, на что он способен. На прилавке закусочной стояла проволочная корзинка, всегда наполненная яйцами, и она, по всей вероятности, была перед глазами отца в тот миг, когда у него зародилось желание развлекать посетителей. Яйца, словно по определению судьбы, все время были связаны с развитием его идеи. Во всяком случае, именно яйцо убило его новый порыв к жизни. Однажды, поздно ночью, меня разбудил гневный рев, исходивший из глотки отца. Мать и я сразу же приподнялись на своих кроватях. Дрожащими руками она зажгла лампу, стоявшую на столике у ее изголовья. Внизу со стуком захлопнулась входная дверь, и спустя несколько минут отец, тяжело ступая по лестнице, поднялся к нам. Он нес яйцо, и рука его так дрожала, точно его знобило, а глаза горели, как у безумного. Войдя, он устремил на нас пылающий взгляд; и когда он стоял так, я был уверен, что он хочет бросить яйцо либо в мать, либо в меня. Но вместо этого отец тихонько положил его на столик возле лампы, а сам упал на колени перед кроватью матери и заплакал. Он плакал как ребенок, и я, потрясенный его горем, плакал вместе с ним. Комнатушка огласилась нашими рыданиями. Как ни странно, но из этой сцены, в которой мы все трое участвовали, я запомнил только одно: как рука матери беспрерывно гладила лысую дорожку, проходившую через макушку отца. Я забыл, что говорила ему мать и как она заставила его рассказать ей о том, что произошло внизу. Его объяснение тоже выпало из моей памяти. Я помню только свой испуг и горе, да блестевшую при свете лампы дорожку на голове отца, стоявшего на коленях у кровати.
Что же произошло внизу? В силу каких-то необъяснимых причин я знаю эту историю так, словно был свидетелем большой неудачи моего отца. Со временем узнаешь многое из того, что раньше было непонятно. В тот вечер молодой Джо Кейн, сын бидуэлского торговца, пришел в Пиклвил, чтобы встретить своего отца, которого ждали с Юга с десятичасовым поездом. Поезд опаздывал на три часа, и Джо завернул к нам, чтобы скоротать время и дождаться его прибытия. Пришел местный товарный поезд, бригаду его накормили. После этого Джо остался в закусочной с отцом наедине.
Молодой человек из Бидуэла, вероятно, уже с первой минуты был приведен в недоумение поступками отца. Ему казалось, будто отец сердится на него за то, что он так долго торчит здесь. Заметив, что его присутствие явно мешает хозяину, он уже подумывал о том, чтобы уйти. Но полил дождь, и перспектива длинной прогулки до города и обратно не прельщала Джо. Он купил пятицентовую сигару и заказал чашку кофе. В кармане у него была газета, он вынул ее и стал читать.
