— Ваш источник занимает какую-то должность?
— Да.
— Дайте понять хотя бы косвенно, что и откуда ему известно.
— Значит, договариваемся?
— Возможно.
Наступила пауза. Лучше бы Базз нас в эти рискованные дела не втягивал, — подумал шеф английской службы. Баум встретился взглядом с Хааглендом. Этот субъект способен лгать, глядя тебе прямо в глаза. Ну и что? Разве я не готов сделать то же самое?
— Так о чем конкретно договариваемся? — спросил он.
— Я сообщаю, где, по мнению моего осведомителя, вам следует искать шпиона. А вы называете своего главного подозреваемого. Дальше видно будет.
— Идет, — не слишком охотно согласился Баум, у него было ощущение, что на него давят.
"Когда вы чувствуете давление со стороны собеседника, его острое желание из вас что-то вытянуть — не раз говорил Баум своим ученикам, — вот тут-то у вас и возникает преимущество, собеседник может потерять бдительность. Поэтому сами никогда не проявляйте особой заинтересованности — это как бы ваша самозащита." Вот и тут он вяло произнес:
— Давайте.
— Искать надо среди педиков, так наш человек утверждает.
Баум и глазом не моргнул, хотя сердце у него сильно стукнуло. Приподнял одну бровь и спросил невозмутимо:
— А если этот ваш тип приврал?
— Мы уверены, что он говорит правду.
— Неужели можно кому-нибудь безоговорочно верить?
— На личности я не указываю. По моим сведениям в вашем правительстве с полдюжины педиков.
— И это все, что вам известно?
— Далеко не все, но больше пока не скажу.
— Маловато.
— Я пока ничего не получил в обмен на мою информацию.
Баум просиял улыбкой:
— И не получите.
— Мы же договорились, — обозлился Хаагленд.
— Вовсе нет. Я только сказал "давайте", вот и все, а не обещал следовать вашей схеме. Ваша информация никакой ценности не имеет. Вы что, думаете, что французские спецслужбы в своих досье не отмечают сексуальных пристрастий политиков? Мы же отлично понимаем, с каким риском связан гомосексуализм в отношении безопасности.
— Баум, вы меня накололи!
— Ничего подобного, — улыбка не сходила с физиономии Баума, — По правде сказать, мне все время казалось, что вы изо всех сил стремитесь навязать нам данную информацию. Да ещё что-то взамен — но, простите, это не предусмотрено. Терпеть не могу, когда меня подталкивают к выводам.
На том встреча и закончилась.
— Сожалею, — сказал Артур Уэддел, провожая Баума до самого выхода на Гоуэр стрит. — Базз в своем деле силен, но уж насчет манер…
— На сей раз он и в деле себя не показал.
Они обменялись рукопожатием и Баум направился ловить такси.
Куда не поверни, отовсюду мне Антуана Лашома подсовывают, — размышлял он по пути в аэропорт, — Но что-то мешает мне принять эту версию. Очевидный ответ не всегда правильный, но иногда может оказаться и верным. И если это как раз такой случай, то получается — личная моя паранойя мешает расследованию. Это точно. И все же, все же…
Он мрачно поглядывал на скучные дома вдоль Кромвел Род, пока такси в толпе других машин продвигалось к аэропорту.
Альфред Баум и сам не мог бы объяснить, что мешает ему признать этого человека настоящим перебежчиком. Разум твердит, что тот говорит правду, а интуиция предостерегает: что-то не то. Сам ли Котов вызывает к себе недоверие или какие-то детали его речей? А может, и целиком все, что он рассказывает о деятельности КГБ. Баум пытался уличить Котова, используя факты его прошлого, но и тут не преуспел.
Вопрос: Почему вы не любите советскую систему?
Ответ: Может быть, из-за отца — он пострадал при Сталине.
В: Расскажите ещё раз, как это было.
О: Отца звали Котов Константин Семенович, он служил в артиллерии в чине капитана. Их часть отрезали в бою под Таганрогом, он попал в плен. При Сталине это считалось великим преступлением. В конце войны его освободили из плена, а в сорок шестом арестовали уже дома.
В: Какой это был месяц?
О: Не помню.
В: Продолжайте.
О: Отца отправили в лагерь, писем мы не получали. Вернулся он в пятьдесят девятом, через тринадцать лет. Ушел крепким, сильным человеком, а стал калекой. Через четыре года умер. В школе ребята говорили, что мой отец трус и предатель.
