А еще среди восставших оказалось много дейлемитов – вот их-то присутствие и заставило горожан дрожать от страха за закрытыми дверями. Едва завидев круглые щиты горцев Дейлема – красные, пополам разделенные золотой полосой и цветочными завитками, – люди захлопывали ставни, задвигали засовы и делали вид, что их нет дома. Даже если дейлемиты врывались в соседние дома, и оттуда слышались крики избиваемых людей, грохот посуды и вопли женщин, с которых сдирали шальвары. Гвардейцы Саида успели закрыться во дворце, а вот город остался беззащитным перед нашествием мятежников: гвардия халифа стояла под Нисибином – или отбивалась за его стенами. Отряды набранной из горожан полиции-ма’уна разбежались, едва завидев зеленые знамена Зайядитов и щиты беспощадных горцев. Когда южане Тарика вошли в город, войско мятежников разбрелось среди домов, садов и пастбищ в богатой, северной части столицы. Горцы разбили огромный палаточный лагерь в парках среди усадеб квартала аль-Мухаррим. С тысячу мятежников квартировало в шатрах и домах прямо перед воротами Баб-аз-Захаба – разогнав торговцев пряжей и обитателей этих богатых жилищ. Когда тысяча Муслима покончила с грязным ополчением безумцев, загадивших обширную площадь перед дворцом, она присоединилась к Тарику. Тот изничтожал саранчу, топтавшую лужайки и обиравшую лимонные и финиковые рощи аль-Мухаррима. Еще три дня ушло на то, чтобы выловить и выбить из жилищ всех заяйдитов, часть из которых успела забаррикадироваться в домах, взяв в заложники горожан – или заранее предусмотрительно перебив их. Тарик приказал обезглавить всех пленных дейлемитов – а остальных одержимых продать для государственных работ по ремонту каналов в долине Нарджис.
Говорили, что за «четыре судных дня» – так стали называть сражение на улицах Мадинат-аль-Заура – перебили не менее десяти тысяч мятежников, а всего их было чуть ли не пятнадцать тысяч. Тарик же, шептались горожане, привел в город только свои три тысячи южан да перешедшие под его начало две тысячи погибшего под Нисибином Тахира ибн аль-Хусайна. Он воистину ангел, кивали друг другу люди, стрела Охраняющего и Дарующего безопасность.
– …Ты позвала – и я пришел на помощь.
Из-за завесы послышался звон браслетов – и сдавленные всхлипы. Айша, не в силах долее сдерживаться, расплакалась:
– Мне так страшно… и так одиноко… Не уезжай, я боюсь здесь оставаться без тебя, Тарег… Мне страшно, Фахр спит со мной в одной комнате, а я не сплю, я слушаю шаги за занавесами, я очень боюсь…
И она заплакала навзрыд – вздрагивая и задыхаясь.
Кругом стояли и сидели люди, евнухи многозначительно посматривали на огороженное высокими ширмами возвышение. Из-за роскошных парчовых складок слышались безутешные рыдания испуганной женщины.
– Тарег?..
Он поклонился у собравшегося мягкими складками края занавеса. Налетевший из сада ветер втянул тончайший шелк внутрь, и колышущаяся ткань облепила жалобно выставленную вперед, пытающуюся неведомо что нащупать ладонь Айши. Тарег поднял руку и приложил ее к обвитым мягким шелком тоненьким пальцам – их ладони встретились сквозь ткань.
– П-прости… я… просто я так испугалась…
И она медленно отвела руку. Освобожденный шелк тут же надулся как парус.
– Ты… должен уехать?
– Я пробуду здесь… некоторое время.
Он не стал ей докучать подробностями. И на чем-либо настаивать.
На следующее утро была назначена казнь пленных мятежников, которых воины Тарега доставили из-под Нисибина. Предателей и изменников подвергнут древней каре, положенной за такие преступления: из аль-Хайра на большую базарную площадь выведут двоих слонов, преступников разложат на булыжнике и обольют водой. Погонщики, стрекалами подгоняя животных, заставят их наступать на изменников – раз за разом, пока то, что осталось от тел, не смоется с камня площади выплескиваемой под ноги слонам водой.
– П – прости… я… просто я так испугалась…
Майеса с глубочайшим презрением смотрела вниз: из маленького, забранного деревянной решеткой окошка на втором этаже сумеречница прекрасно видела, что происходило на возвышении у стены зала. Айша сидела на своих глупых подушках прямо под ней, и аураннка наблюдала, как та трясет головой. Ну что это за прическа, кривила губы Майеса, в этих глупых ашшаритских косичках совсем не видно волос, нет чтобы распустить их. Трясет головой и вытирает слезы и сопли – да, и сопли – сначала рукавами, а потом, спохватившись, платком из рукава.
