Теперь господин Ястреб оказался лицом к лицу с третьим вестником.
– Я вижу, что твоя слава преувеличенна, о Хуфайз, – Тарик снова улыбнулся. – Твое будущее не руках Всевышнего.
Оно в моих руках – и в лапах твоего истинного хозяина, к которому я тебя сейчас и отправлю. Халиф приказал мне не трогать твоего шейха даже пальцем. Я исполню приказ моего повелителя и в отношении тебя – из уважения к сану преемника. Я не прикоснусь к тебе.
Тарик вскинул вверх левую руку – и сжал пальцы. Возвышавшийся над ним дервиш схватился за горло и захрипел, выпучивая глаза. Пальцы Тарика сжимались на чем-то невидимом, но плотном – дервиш дергался, таращил наливающиеся кровью глаза, но – под общие вздохи оцепеневшей от ужаса толпы – не сдавался и не падал. Нерегиль прищурился и оскалил острые зубы. Его пальцы резко сомкнулись в кулак. Вывесив длинный язык на посиневшем лице, дервиш пошатнулся – и рухнул с телеги прямо на шарахнувшихся учеников.
Тарик медленно опустил руку – Саид видел, как она все еще подрагивает от напряжения. И приказал ханаттани, окружившим судорожно оглядывающихся дервишей и учеников и-Джама:
– Ко всем, кто стоит перед вами, прикоснитесь сталью.
Через несколько мгновений вопли избиваемых людей стихли, и над площадью воцарилось потрясенное молчание.
Стоя меж зубцов крепостной стены, Хасан ибн Ахмад оглядывал стремительно темнеющую долину. Он провожал глазами длинную вереницу всадников, неспешно поднимающуюся вверх по течению Ваданаса – все выше и выше в холмы. Тарик не стал дожидаться утра, чтобы атаковать гнездо чернокнижника.
– Твои люди пусть остаются в Куртубе, – мягко сказал он Хасану. – И ты оставайся с ними. Выведи из тюрьмы того шейха, Зу-н-нуна, выведи всех, кто был с ним. Это незлобные, смирные люди, пусть идут, куда хотят. А в Лива-ар-Рамля сегодня ночью не суйся. Нечего тебе там делать.
– Я приехал мстить, – скрипнул зубами Хасан.
Тарик кивнул:
– Вот тебе целый город – мсти, о ибн Ахмад. Куртубе в последнее время не везет с властями – кто ею ни правит, оказывается глупцом и предателем. Наведи здесь порядок, о Хасан, мне некого больше просить об этом.
– Я приказал отпустить тех бедняг.
– Каких именно?
– Да фокусников…
Нерегиль кивнул.
– А ремесленникам, кстати, уплатили вперед. Ночью же должны были ставить.
– Что ставить?
– Да виселицу. Приказать взыскать деньги обратно в казну?
– Зачем? Пусть делают то, за что им заплатили.
– И… кого?
– Я же сказал, о Хасан, наведи в городе порядок.
Воин начал загибать пальцы на правой руке:
– Так, берем и ведем на площадь прячущихся по домам дервишей и учеников и-Джама, их укрывателей…
– Объяви заранее, что всякого укрывающего джамийита ждет смерть, – мягко перебил его Тарик.
– …заранее объявим, прямо сейчас и протрубим, так, значит, их укрывателей, сыновей укрывателей?..
– Не надо, – отмахнулся кошачьей лапкой нерегиль.
– Значит, только отцов семейств, так, потом все это воронье в серебряных шапках, которое налетело сюда с джамийитами…
– О да, – с удовлетворением кивнул Тарик. – Всех до единого законников и судей, утверждавших приговор твоего дяди.
– Так. Ну и остаются новый улем масджид – он тоже к этому руку приложил, ох, чувствую я, эту должность объявят проклятой, второй улем за полгода… Глава городской стражи… И-ии… градоначальник?.. Его… тоже?..
– Вешайте-вешайте, – ободряюще ответил Тарик и улыбнулся.
В кромешной тьме – луна находилась на ущербе, и даже то, что он нее осталось, пряталось за рваными от свистящего ветра тучами – не светилось ни единого огонька.
Шатры и палатки исчезли, от драного кочевого городка остались лишь горы сора и гонимого ветром мусора. В свете факелов хорошо было видно, как между камней с порывами ветра взлетают тряпки, очистки, бумажки и клочья шерсти.
И перья, белые перья – они кружились и носились призрачными вихрями. Их наметало повсюду, подобно снегу на высоком горном перевале. В жерлах пещер, скрытых ночью от человеческого взгляда, не теплилась ни единая лампа.
Зато вдалеке слева угадывался желтоватым очерком вход в подземелье под Ладонью Джинна. Оттуда вытекал скудный свет, и маленький, едва видный в кромешном мраке проем казался – на этом секущем холодном ветру, среди призрачной метели белых перьев – странно гостеприимным.
