– Устал, наверное, раскатывать город по камешку, – вдруг неожиданно для себя добавил командующий Правой гвардией.
Он не хотел признаваться в этом – в конце концов, Хасан ибн Ахмад взял на копье немало городов и много раз пировал в захваченных крепостях, заставляя прислуживать себе вдов и дочерей побежденных, – но осада и гибель Альмерийа оставили у него какой-то… неправильный?.. пожалуй, да, неправильный привкус.
Да, мятеж необходимо было подавить. Казнь бунтовщиков у рва тоже не показалась ему чем-то из ряда вон выходящим – это был не первый День Рва, который знала аш-Шарийа. Но зрелище терзаемых стервятниками непогребенных тел и груды обгоревших камней на месте гордой крепости, жемчужины замков ар-Русафа, – вот это уже было чересчур.
Но что поделаешь: нерегиль при упоминании нарушившего клятвы города начинал беситься так, что никто не посмел ослушаться его приказов. Даже зная, что командующий сразу после штурма уснул и теперь спит и ничего не видит и не слышит, они все сделали по его слову.
«Насосался ашшаритской крови, теперь глаза продрать не может, упырь эдакий». Ибн Ахмад подумал так – и сам испугался. Самийа умел читать мысли – это было истинной правдой. А вдруг он слышит Хасана и во сне?
Халиф аш-Шарийа, стоявший над своим погруженным в сон командующим, испытывал схожие чувства. Впрочем, вздохнул про себя Аммар, после такой расправы охотников присягать на верность, а потом отступать от присяги сильно убавится, это как пить дать.
– Яхья?..
Старый астроном присел над свернувшимся щуплым телом. Положил палец на бьющуюся на шее жилку и прислушался к пульсу. Покачал головой, посмотрел на Хасана и остальных каидов и тихо спросил:
– Вы ему воды давали?
Военачальники переглянулись. Им хотелось сказать, что к сумеречнику после истории с воротами подойти боялись – не то что раскрыть ему рот и залить туда воды.
– Дайте сюда кувшин, – приказал Яхья ибн Саид.
Получив медный шамахинский кувшин, он попросил военачальников покинуть шатер. Аммар сел на ковер в изголовье спящего Тарика и стал наблюдать за действиями астролога.
А тот перевернул самийа с бока на спину, подложил ему ладонь под затылок и приподнял тяжелую голову с посеревшими от пыли волосами.
– Мне понадобится твоя помощь, о мой халиф, – обратился он к Аммару, кивая на кувшин с водой.
И, надавив пальцами в основании челюсти, раскрыл самийа рот. Аммар наклонил кувшин, засунул длинный носик между высохших губ и стал осторожно, по капельке вливать в нерегиля воду. Тот, как ни странно, глотал ее, не выплевывая и не кашляя. Впрочем, глаза самийа оставались закрытыми. Затем Яхья смочил в воде край своего пояса и обтер нерегилю лицо. И вздохнул:
– Тарик, конечно, не человек, но мы не должны забывать, что он тоже живой. Твои военачальники чуть не уморили его. Если… когда-нибудь потом… он снова уснет так надолго, помни, о сын Амира, – ему нужно давать пить. Понемногу, но, чем чаще, чем лучше. Поставить солнечные часы и поручить невольнику вливать ему воду в губы.
Яхье уже давно перевалило за шестьдесят, и в последнее время он неважно себя чувствовал. Старика донимали боли в суставах и в спине, да и зрение оставляло желать лучшего – астроном все чаще просил ученика или невольника почитать вслух, чтобы не разбирать завитки вязи в книгах и бумагах.
Затем он свернул джуббу и подложил нерегилю под голову. Потом ослабил его кожаный пояс. И принялся развязывать тесемки на вороте рубахи. Оттянув воротник, Яхья посмотрел под него и нахмурился. Аммар нагнулся, чтобы поглядеть самому, и охнул: на горле самийа, прямо над ямкой между ключицами, отпечаталась кровавая узкая полоска – словно от тонкого тугого шнура. Но каким-то странным, нездешним чувством Аммар угадал, что шнурок или тетива тут ни при чем. Красный оттиск на шее Тарика заставил его содрогнуться от необъяснимого отвращения, замешанного на страхе перед потусторонним.
– Что это? – У него аж мурашки по спине забегали.
Яхья лишь печально покачал головой. И взял в руки левую ладонь сумеречника, осторожно развернув ее к свету.
Аммару не хотелось смотреть, но он глянул: на ладони вспухли две странные, отвратительные, воспаленного вида царапины. Они крест-накрест располосовывали кожу нерегиля: одна шла от запястья к пальцам, вторая – вдоль линии жизни. Астролог осторожно надавил на бугорки под длинными расслабленными пальцами самийа – и в сочащихся сукровицей бороздках выступили капли крови. Яхья снова покачал головой и осторожно уложил бессильную руку вдоль тела.
